Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания
Когда заработал «Китмир», Путятин ушел из частного банка, где прослужил больше года, и назначил себя бухгалтером в моей мастерской. Он был бесконечно рад, что представился случай развязаться с вызывавшей у него одно отвращение конторской службой, поскольку если он и служил прежде, то совсем в ином качестве. К работе он был готов еще хуже меня, молодому человеку, каким он был тогда, война предстала в ореоле геройства и азарта. Он не понимал значения сосредоточенных усилий, и скучная рутина канцелярской работы никак не могла увлечь его. Он приходил и уходил, словно отбывая роль в ненавистной ему комедии; он не мог всерьез отнестись к ней.
Между тем он с поразительной легкостью схватывал новое. В Лондоне бегло заговорил по–английски, в Париже быстро припомнил французский, который подзабыл без практики, и на обоих языках замечательно хорошо писал. У себя в банке он вел бухгалтерию и чрезвычайно скоро усвоил все ее премудрости. Работу он выполнял в немыслимо короткий срок. На новом месте, у меня в мастерской, он обложился книгами и так преуспел, что пришедшему помочь бухгалтеру Шанель уже нечего было подсказать. Ясно, что прежней службе в банке он предпочел «Кит–мир», куда мог являться, когда ему заблагорассудится, но и эта работа была не по нему. Он был беспокойный человек, ему было нужно живое, рискованное дело, и этим пользовались личности, превозносившие его предпринимательский талант. Его легко убеждали советы людей, которых он считал своими друзьями, а на деле они использовали его в своих интересах. И скоро «Китмир» стал для него лишь отвлечением от всего, что по–настоящему увлекало его.
Последовавший шесть месяцев спустя второй сезон был даже успешнее первого, но и трудности соответственно возросли. Снова я подготовила слишком много моделей, и хотя число работниц увеличилось, их было недостаточно, чтобы успевать со всеми заказами. Продавщицы у Шанель были сущие мегеры, они обрывали телефон, торопя нас с образцами. Нам твердили, что клиенты жалуются и даже снимают заказы. Приходя к Шанель, я выслушивала столько неприятных вещей и так допекали меня продавщицы, что, случалось, я пряталась от них в чулане в студии Шанель.
Работая для Шанель, мы стали получать заказы от покупателей, желавших иметь повторение вышивок с ее моделей. Нам разрешалось это делать только для иностранных покупателей, распространять копии во Франции мы не имели права. Заказы отдельных покупателей были выгоднее, нежели от модельных домов, поскольку с них было принято запрашивать дороже.
В основном это были покупатели из Америки, и благодаря им я впервые завела там деловые связи. Припоминаю, что первый заказ пришел от Курцмана из Нью–Йорка. Просили несколько дюжин готовых блузок. Задача для меня была новая, а времени давалось в обрез. Искать кого то на стороне сшить эти блузки? Вдвоем с горничной англичанкой мы сшили их сами.
Несколько недель спустя я получила от фирмы Курцмана вырезки из нью–йоркских газет и поначалу даже не поняла, что это такое. Потом уже я узнала, что это «реклама». Фирме Курцмана не терпелось известить свою клиентуру, что она первой продает в Америке мои вышивки. Чтобы выигрышнее представить их, само оповещение было выполнено с большим тщанием. Текст был заключен в рамку, во всех четырех углах выставлены мои инициалы, увенчанные короной. В тексте же, поименованная, с полным титулом, я объявлялась автором этих блузок. Я была возмущена и подавлена. Ничего не зная о рекламных трюках, я не могла пронять, зачем вообще понадобилось связывать мое имя с вещами, которые я продаю; и потом, подумала я, читая такое, люди решат, что сами по себе вещи ничего не стоят — так надо ли их покупать?
Еще одной клиенткой в те давние годы была известная нью–йоркская модистка Фрэнсис Клейн, лучшая и сговорчивая заказчица, сохранявшая верность «Китмиру» во все время, пока я его возглавляла. Когда я распрощалась с Парижем, я увиделась в Нью–Йорке с мисс Клейн, и представился случай поговорить о моем былом коммерческом предприятии. Она быстро уяснила себе все обстоятельства и угадала тогдашнюю меня, а мне в новом свете предстали мои дерзания. В ее отношении ко мне были и жалость, и умиление. Она понимала, что я слепо лезла напролом, а трудности были неодолимые. У меня было мало шансов уцелеть, хотя мое дело само по себе не было безнадежным, что потом и подтвердилось.
Бывали случаи трогательные, бывали и забавные. Продавец из меня плохой, и переговоры с покупателями я переложила на свекровь, а позже на управительницу. Но как то я была одна, явился американский покупатель, и пришлось самой заниматься им. Я спросила, что ему угодно посмотреть; вышивки его не интересовали, тогда я снова спросила, что ему, собственно говоря, нужно.
— Понимаете, — сказал он, — тут, говорят, начальницей великая княгиня. Как думаете, ее можно увидеть?
— Конечно, — сказала я, сохраняя серьезный тон, — я и есть великая княгиня.
Сильнее поразить его мог только удар молнии. Совершенно потерявшись, он стал рыться в карманах и наконец извлек пачку «Лаки страйк».
— Хотел подарить вам что нибудь. Возьмете пачку американских сигарет?
Долго потом зеленая пачка «Лаки страйк» лежала нераспечатанной на моем столе.
Были и такие покупатели, что норовили обойти правила и купить вышивки, не заказав у Шанель оригинальную модель. Отлично помню полноватого господина с сигарой в углу рта, который тянул меня в свою аферу. Убедившись, что словами меня не пронять, он прибегнул к другому средству: достал пачку долларовых ассигнаций и пролистнул ее перед моим носом, словно колоду карт. Другой покупатель, наоборот, имел право на копии, но очень спешил и потому взял узоры на бумаге для двух жакетов и пару образцов по цене готовых вещей. Я совсем не была уверена в том, что это справедливая сделка, но жертва, похоже, была удовлетворена.
По–прежнему все нужное для мастерской я закупала сама. Я ходила по оптовым магазинам и товарным складам, подыскивая материалы для вышивок, подбирая шелка и ткани для образцов. Я теряла время, уставала, но мне нравились эти закупочные походы. Мне удавалось заглянуть в мир совершенно новый для меня, и при этом такой древний в рассуждении французской торговли, все еще исполненный своеобразной поэзии.
Определенно кружили голову гигантские склады, где я покупала штуки китайского шелка на больших деревянных бобинах. Пол был заставлен тяжелыми тюками шелка–сырца с Востока, на рогожках — китайские иероглифы. На полках — богатейший выбор высокого качества шелков для вышивки. Все пестрело многоцветьем, словно попала в огромную коробку с красками. Мне нравилось трогать шелка, подбирать оттенки в тон и по контрасту. Я встречала ткани, словно пришедшие из моего прошлого. Однажды набрела на бледно–желтую крученую нить, примерно с такой работали в монастырях в Москве, где я училась у монахинь вышивать лики святых, оттеняя запавшие щеки поперечными стежками. Были там и настоящие, не тускневшие от времени золотые и серебряные нити для золотого выпуклого шитья корон и орлов по набивке из картона и хлопчатой бумаги. Используют ли сейчас эти дорогие материалы? Когда они мне попадались, я испытывала острое желание вернуться к пяльцам, к спокойной и кропотливой работе.
