Владимир Гросман - Хроники незабытых дней
Не зря друзья считали меня везунчиком. «Фарт за деньги не купишь» — говаривал Белик. Едва дошагали до туалета, как дверь изнутри рывком отворилась, и в пролёте возникла громоздкая фигура в чёрном свитере. Мужик радостно облапил меня и, обдав сивушным ароматом, заорал: — Малой! Ты-то мне и нужен! Имя спасителя давно стёрлось в памяти, но бугристое, густо побитое оспой лицо, цветом и фактурой напоминавшее вареный кукурузный початок и сейчас стоит перед глазами. Не рискнул бы назвать его красавцем, однако в тот момент показалось, что не видел лика прекрасней. Знал о нём немногое. В прошлом неплохой боксёр, он, как водится, не выдержав бремени славы, начал пить, отметился на зоне и в последнее время тёрся с «заводскими». Не из блатных, но дядя уважаемый. В последнюю зиму он частенько появлялся в нашем дворе с просьбой вызвать жившую в соседнем подъезде, молодую татарку, преподавательницу физкультуры в пединституте. К счастью, именно сейчас ему приспичило увидеться с дамой сердца и мне выпала честь сообщить ей благую весть. Моего согласия он, конечно, не спрашивал, да и не нужно было, я бы отправился за дамой, даже если её охранял Шурале[3].
Излучая взаимную радость, мы в обнимку прошествовали по коридору к раздевалке мимо оторопевшего Короба со товарищи. За нами, немного приотстав, угрюмо плёлся Чибис, но кто посмеет тронуть меня в присутствии столь значимой персоны? Между тем фойе быстро наполнялось людьми. Измученные концертом зрители сноровисто выносили из актового зала ряды стульев, расчищая пол для долгожданных танцев, девицы прихорашивались у единственного зеркала, из репродуктора гремела «Кукарача». Окружавшему миру не было дела до меня, моих радостей и печалей, жизнь продолжалась. Нервная дрожь в мускулах прошла, напряжение спало, уступив место полуистеричному веселью.
К сожалению, быстро покинуть здание не удалось. Уже на выходе бывшего чемпиона окружили поклонники и, не помню каким образом, мы очутились в буфете. Пиво, естественно, закончилось, но у нескольких почитателей нашлось по бутылке заныканного в карманах портвейна, и время пролетело в приятных воспоминаниях. Ёрзая на стуле, как на горячей сковороде, я несколько раз порывался уйти, но под выразительным взглядом патрона затихал.
Когда, наконец, спустились вниз, танцульки заканчивались, звучал традиционный «Севастопольский вальс» и разгорячённый народ, получив пальто, валил на улицу. Уже в дверях пришлось остановиться, навстречу людскому потоку, тяжело дыша, пробирались несколько парней, волоча по ступенькам что-то тяжёлое. Образовалась давка, взвизгнула женщина, нагловатый голос сзади озабоченно вопрошал: «Кого замочили? Не нашего?» Толпа расступилась, безжизненное тело опустили на затоптанный линолиум пола.
Человек лежал на боку спиной к нам, неловко подвернув руку. Из спины, под правой лопаткой торчал кончик ножовки, обмотанный изоляционной лентой.
Кто-то из толпы вырвал из тела заточку, и из узкого разреза слабым фонтанчиком запульсировала кровь.
Она тонкой струйкой стекала на пол, образуя маленькую лужицу в свете ламп, казавшуюся чёрной. Мне не надо было заглядывать в бледное лицо лежащего, чтобы опознать Вальку Хвоща. Третьего пальто цвета крем-брюле в городе не было.
Хвощёв провел в больнице больше месяца, но выжил. Я забросил тренировки и вплоть до весенних экзаменов старался не появляться на улице по вече рам, впрочем, попытки свести счёты больше не повторялись. На следующий день после выпускного бала сел в поезд и отправился в Москву. Впереди, маня тысячами огней и пугая неизвестностью, бурлил человеческими страстями громадный, никогда не спящий город, который не раз будет жестко ставить меня перед важным выбором, а порой исподволь проверять на моральную вшивость. Хотя отъезд больше походил на бегство, настроение было боевое.
Сидя у окна, смотрел на проносящиеся мимо лесные пейзажи, и под стук колёс повторял про себя строки Безумного Эдгара.
Надев перевязь
И не боясь
Ни зноя, ни стужи, ни града,
Весел и смел,
Шел рыцарь и пел
В поисках Эльдорадо.
Кстати, в те годы Э. По был изъят из библиотек, как «реакционный романтик и буржуазный разложившийся мистик», и томик его стихов попал ко мне случайно.
Не буду в угоду канонам сюжета и литературному письму утверждать, что в последние школьные годы мечтал о Гоа. Если и грезил о чём-то, то о женщинах. Романтические фантазии были вытеснены сиюминутной жестокостью бытия, но вероятно надежда увидеть Южные моря всё же теплилась где-то в глубинах подсознания.
Думается, пора поставить точку в хронике школьных событий, однако прежде, чем приступить к рассказу о первой и долгожданной встрече с роскошью индийских тропиков добавлю несколько слов о последнем визите в заснеженную Йошкар-Олу. Вернулся через четырнадцать лет, будучи взрослым женатым человеком, уже научившимся не подменять реальность фантазиями. Прилетел всего на два дня в свирепые декабрьские морозы, как раз на Николу Зимнего. Живя в изнеженной столице и разъезжая в автомобиле, давно перестал одеваться по-зимнему и по Йошкар-Оле пришлось скакать козлом в легкомысленном пальтишке и лёгких мокасинах. Не могу сказать, что замучила ностальгия, просто после прочтения книг И. Солоухина и увлекательных трудов П. Флоренского я заинтересовался иконописью и даже стал азартно собирать старые доски. Начало коллекции положили несколько семейных икон, хранившихся у маминых родственников в Калуге. В город моей юности привело желание взглянуть на малоизвестную чудотворную икону Царевококшайской Божьей Матери и заодно спросить Стаса Белика, кто же заказал меня гангстерам из славного города Чебоксары и почему несчастного Хвоща, спутав со мной, пырнули под правую лопатку. Промахнулись или не хотели убивать? Тогда почему не шилом в задницу? Город изменился, оброс новыми зданиями. Сталинский ампир уступил место аскетичному хрущевскому модерну. Исправно работало освещение, но улицы, как и прежде, утопали в снежных сугробах — дворники не спешили с уборкой.
Остановился в только что отстроенной гостинице, стоящей рядом с нашим старым домом. Без особого труда вселился в люкс, отвоевав номер у мелкого партийного функционера из Сернура. Мне иначе нельзя — столичная штучка, член Союза журналистов. Как говорили в Одессе — «лопни, но держи фасон».
Первым делом навестил родную школу, попил чаю с бывшим физиком, ставшим директором, расцеловался с дряхленькой учительницей литературы, после чего вдруг стало жалко себя, бедных учителей и вообще весь мир. Не возвращайся туда, где был счастлив, сказано кем-то из мудрых.
