Роберт Маккрам - Жизнь Вудхауза. Фрагменты книги
На самом деле город никто не бомбил. Ле-Туке не представлял стратегического интереса. Победоносная германская армия просто двинулась дальше, на Булонь. «Палящее солнце сменили сумерки, затем наступила темнота, а мы все ждали, но ничего не происходило, — писал Вудхауз позже. — Вместе с криками кукушек до нас доносился далекий гром битвы возле Булони. Долгий, нескончаемый рев, а потом тишина». С 22 мая Вудхаузы находились за линией фронта, и бежать стало невозможно. На другом берегу Ла-Манша Ивлин Во записал в дневнике: «Читал П. Г. Вудхауза (который потерян вместе с портами в Проливе)… и позабыл о войне». Сам Вудхауз наверняка был бы рад позабыть о войне, однако действительность вторгалась в его жизнь самым бесцеремонным образом.
«Моя первая встреча с захватчиками произошла при довольно неудачных обстоятельствах, — писал Вудхауз в неопубликованной „Апологии“, пытаясь объяснить свое поведение в годы войны. — Все вышло как-то… неловко. Я не попал под пулю, но едва не сгорел от стыда». Так он характеризует страшную встречу с немецким патрулем, описанную на первых страницах «Апологии». Прошло всего несколько дней, и улицы Пари-Пляжа оказались наводнены солдатами в сером. Немцы установили комендантский час (с девяти вечера), расставили часовых и реквизировали виллы. В Лоу-Вуде объявились немецкий сержант и трое пехотинцев в тяжелых сапогах, забрали все запасы Вудхаузов, а потом пришли за машинами и велосипедом. Вудхауз попытался было протестовать, когда забирали велосипед, но не добился ровным счетом ничего, так как по-немецки мог сказать разве что «Es ist schönes Wetter»[35]. Положение было далеко от идеала, и Этель пребывала в бешенстве (что неудивительно); тем не менее Вудхауз все еще мог работать над книгой, и постепенно в доме воцарился странный порядок. «Интересно, как человек реагирует, вдруг оказавшись в оккупации у иностранной державы», — пишет Вудхауз.
Когда впервые видишь в собственном саду немецкого солдата, первая реакция — подпрыгнуть на три метра; что ты и делаешь. Однако чувство неловкости скоро проходит. Через неделю обнаруживаешь, что подпрыгиваешь уже только на полтора метра. И в конце концов привыкаешь так, что уже не дрожишь, когда люди в стальных касках утюжат мотоциклом твой газон или пара-тройка ребят забредает к тебе в ванную помыться.
Всю свою жизнь Вудхауз умел стойко переносить удары судьбы. Даже теперь он, казалось, не мог стряхнуть с себя какую-то беспечную отрешенность. На людях он «носил маску», как его герой Берти Вустер, и утверждал, что «ощущает себя униженным». Однако в кругу друзей он не сдерживал гнева. Много лет спустя он втолковывал Тауненду, что вовсе не «зазывал этих чертовых немцев мыться в своей ванне», как думали некоторые. На самом деле, спустя две недели после вторжения, в соседнем доме поселилась толпа рабочих из Имперской службы труда, которые повадились ходить к Вудхаузам мыться. «Я возмутился, — писал он, — да только не очень-то мне это помогло: назавтра они пришли снова и привели с собой друзей». Вудхауз рассказывал: когда немцы вошли в город, он боялся, что его отправят в лагерь; однако «неделя шла за неделей, ничего не происходило, и снова исподволь стал проклевываться оптимизм». И все же он ощущал, что обречен, хотя и не подавал виду: «Как бы я ни храбрился, рядом со мной всегда стояла Тень и нашептывала: ‘Будет еще хуже’». Скверные предчувствия Вудхауза только обострились, когда в Пари-Пляж назначили военного коменданта — немца со стеклянным глазом, к которому все британцы мужского пола должны были каждое утро являться для проверки. Он поселился в самом центре Пари-Пляжа, в мэрии — кирпичном здании в неоренессансном стиле, похожем на крепость. Оставшись без велосипеда, Вудхауз решил, что воспользуется случаем и будет поддерживать форму, для чего стал ходить в комендатуру пешком — по три с лишним километра в день через пустоши (что составляло лишь часть его моциона). Позже, оглядываясь назад, он понял, что устрашающие манеры коменданта — это лишь предвестие или, как он сам выразился, «закуска на пиру судьбы»: тогда комендант просто пугал его.
После того как дюнкеркское отступление вселило в англичан новые надежды, а падение Франции стало свершившимся фактом, близкие Вудхауза приняли сложившиеся обстоятельства хладнокровно. 28 мая на взволнованную телеграмму Рейнолдса Леонора ответила: «Сожалею новостей нет. Полагаю опасность невелика». Воспрянув духом после ее ответа и почуяв, как и полагается хорошему литературному агенту, запах прибыли, Рейнолдс написал в Лоу-Вуд. Он выразил надежду на то, что «нынешние обстоятельства не чересчур тяжелы», и спросил, не напишет ли Вудхауз журнальную статью о своих приключениях. Две недели спустя Рейнолдс извещает Этель: «Здесь составляют петицию на имя германского посла, просят его употребить все его влияние и добиться освобождения Вудхауза». За этой просьбой освободить писателя в первые годы войны последуют и другие, что в конечном счете заставит немецкие власти задуматься о ценности пленника для пропаганды. Пока никаких более срочных дел не было, Рейнолдс попросил Леонору дать согласие на постановку «Переплета» в виде мюзикла. И тут судьба нанесла удар.
Воскресным утром 21 июля, в особенно ясный, погожий денек, Вудхауз совершил обычную прогулку по длинному прямому шоссе в комендатуру, но придя обнаружил, что его наихудшие опасения сбылись: «Мой старый желудок заплясал бешеную чечетку, — писал он позже тоном бродвейского комика, — а сердце зашлось барабанной дробью». Прямо перед ним стоял живший в городе англичанин по имени Гарольд — с вещами. Всех англичан в возрасте до шестидесяти лет должны были немедленно интернировать. Позже Вудхауз описывал случившееся тоном Берти Вустера: «Я задрожал от головы до ног, как желе во время землетрясения», — но на самом деле это была ужасная минута. Он признавался: «Меня больше всего пугала абсолютная безвыходность положения». Ловушка захлопнулась. Вудхауз, по обыкновению, умел найти нечто смешное и в такие отчаянные минуты; он заметил, что в подобной ловушке оказывался лишь трижды: когда, закончив Далвич, пошел работать в банк, когда приехал в Голливуд в 1930-м и когда, готовясь получить степень доктора, облачился перед церемонией в университетскую шапочку и мантию.
Вудхауза под конвоем отвели обратно в Лоу-Вуд и дали ему десять минут на сборы. Этель гуляла с собаками в саду, не подозревая о происходящем и не зная, в каком ужасе ее муж. Он тем временем собрался с духом и принял решение не брать с собой рукопись «Радости поутру» (почти законченную — оставалось написать только четыре главы), а с собой взять полное собрание сочинений Шекспира, табак, карандаши, три блокнота, четыре трубки, пару ботинок, бритву, мыло, рубашки, носки, нижнее белье, пол фунта чаю — и томик Теннисона. В суматохе он забыл дома паспорт, из-за чего немало натерпелся в дальнейшем. В последний момент появилась Этель и положила ему холодные бараньи ребрышки и плитку шоколада. Позднее, перефразируя «Троих в лодке» Джерома, он говорил, что жена предлагала ему еще и фунт масла, но оказалась недостаточно настойчива. Затем Вудхауза отконвоировали обратно в комендатуру Пари-Пляж.
