Ирина Гуро - "Всем сердцем с вами". Клара Цеткин
Как всегда, Клара пользуется богатым материалом, который дают ей письма читательниц «Равенства». Ее слова заставляют кое-кого в зале поежиться, словно от холодного колючего ветерка: похоже, что времена сильно переменились, если такие слова произносятся под сводами «Пантеона»! Речь идет — увы! — не о каких-нибудь культурных, просветительных мероприятиях, чего можно было бы ожидать от такой образованной дамы, как Эйснер-Цеткин, не о «приличных» реформах, а о новом обществе! Новом строе! «…Полную свободу женщине даст только пролетарская революция!» — говорит она.
Впрочем, многие из присутствующих относятся к этим идеям как к пророчествам об остывании солнца: «Когда еще это будет! До тех пор наука что-нибудь придумает». Гораздо опаснее для них призывы к борьбе рабочих за этот строй уже сейчас. Каждый день стачки — черт побери! — это баснословные убытки! А именно в этом, в призыве к активной, бескомпромиссной борьбе, пафос выступления этой женщины! И как угрожающе то что массы — массы! — женщин могут присоединиться к борющимся пролетариям! О, это реальная угроза!
Когда Клара кончает, ей аплодируют все. Никто не хочет прослыть отсталым. «Нежелательно, чтобы она выступила перед моими рабочими. Пусть лучше где-нибудь в другом месте», — думают многие.
— Фрау Цеткин, вас ожидает молодой офицер, — сообщил портье, подавая Кларе ключ от номера.
Офицер! Военнослужащие не имеют права посещать политические собрания. Значит, он не мог быть в «Пантеоне»…
— Попросите его пройти в ресторан…
В ресторане она усаживается за столиком у окна.
К ней подходит молодой человек в новеньком мундире. И сам весь словно бы новый: тщательно приглаженные бронзового цвета волосы ярко блестят, пробор в них безупречен. Офицер сдвигает каблуки, держа новенькую фуражку на сгибе локтя левой руки.
— Вольно, — шутливо командует Клара. — Вы, молодой человек, кажется, приняли меня за фельдмаршала?
— Никак нет, фройляйн Эйснер!
— Боже мой, Нойфиг. Георг… или Уве?
— С вашего разрешения, Уве.
Теперь, когда он улыбается, показывая неровные зубы, она окончательно узнает его:
— Садись, Уве! Каким образом ты уже офицер?
— Мне двадцать четыре, фройляйн Эйснер, виноват, фрау Цеткин.
— Вот как! Значит, ты служишь кайзеру в рядах…
— Тяжелая артиллерия, фрау Цеткин. За ней будущее.
— А кроме артиллерии, ты ничего не видишь в будущем, Уве?
Он молчит, принимая ее вопрос за шутку.
— Как отец, Уве?
— Отец скончался год назад. Да, фрау Цеткин. Очень, очень печально.
— Твой отец был деятельным человеком. А где Георг?
— О, Георг уехал чуть ли не с похорон! Даже не дождавшись, пока войдет в силу завещание. Он потом уже написал мне, что отказывается от владения фабрикой.
— Жестяная посуда?
— Видите ли, фрау Цеткин, сегодня это посуда, а завтра что-нибудь другое: Германия должна вооружаться!
— Ну а Георг тоже помогает Германии вооружаться?
— Нет, он просил выделить его денежную часть наследства, чтобы закончить образование в Мюнхене. Но так его и не закончил.
— Чему же он учился?
— Ах, фрау Цеткин, боюсь, что брат всегда будет неудачником! Он учился живописи! Но, на мой вкус, в его картинах мало толку. В них смещены все пропорции. Клянусь вам, я видел на братнином холсте духовную особу, у которой не две, а целых восемь рук… И еще я думаю, что это не очень порядочно — изображать кайзеровских офицеров в виде гусаков! С касками на головах и в мундирах.
Клара прячет улыбку.
— А как же ты попал в армию?
— Тут сыграл роль наш гувернер Жиглиц. Отец послушался его и отправил нас в военное училище. Но Георг тут же удрал.
Клара смеется:
— Узнаю Георга. Поужинай со мной, Уве!
— Благодарю. С удовольствием. Что вы пьете, фрау Цеткин?..
— Расскажи мне еще про брата, Уве.
— Видите ли, я вам уже сказал, что он отказался от своей доли в акциях предприятия. А деньги быстро промотал.
— Вот как!..
— Конечно, я не раз предлагал ему помощь. Мы же не просто братья, мы близнецы, — продолжал Уве с некоторой гордостью, словно именно то, что они близнецы, его как-то особенно обязывало. — Но Георг почему-то юмористически к этому отнесся. Правда, когда я приехал в Мюнхен по делам и разыскал его в этом Швабинге, — ужасное место, но, говорят, Латинский квартал еще хуже, — он созвал огромное количество какого-то ну просто сброда и объявил, что приехал его богатый брат. И всех угощает. Георг мне сказал, будучи, конечно, не очень трезвым: «Ты, мой любимый братишка, будешь самым великим шибером[7] в военном мундире!» Почему вы смеетесь, фройляйн Эйснер? Впрочем, это правда забавно.
— То, что ты рассказываешь, напоминает мне твоего отца.
— Да, отец был немного эксцентричен. Но он жил в другое время. Он мог позволить себе пустить на ветер все своё состояние и начать сначала. А теперь, если ты нокаутирован, тебе не дадут подняться. Да… Отец часто вспоминал вас. Я помню, он говорил нам: «Если вы у меня не совершенные оболтусы, то это только благодаря фройляйн Кларе».
Клара, смеясь, наполнила его бокал.
— Благодарю. Я, собственно, не пью, но ради встречи… Я как раз хотел сказать вам. Я стараюсь следовать идеалам своей юности! — выпалил он напыщенно, и она посмотрела на него с веселым любопытством. — Моим рабочим живется неплохо. Я облегчаю им положение как могу. Но, конечно, мы, промышленники, тоже люди подневольные…
— Вот как?
— Понимаете, бешеная конкуренция! К тому же я вынужден постоянно жить в Берлине. А мой управляющий не очень гуманный господин.
— Да, я слыхала о нем. Кажется, это он додумался до вычетов за простои механизмов.
— А, это ерунда! Вообще я задумал большие реформы. Вы знаете, мой адвокат Лангеханс, он был консультантом еще у моего отца, говорит, что сейчас главное — реформы! Реформы, реформы, реформы! Даже несущественно, какие именно! Но люди должны видеть, что положение меняется.
— Лангеханс? Зепп?!
— Да, Зепп Безменянельзя. Помните его прозвище? Но что же это я все о себе! Расскажите, фрау Цеткин, как вы живете? Вы стали так известны. Газета «Равенство» очень популярна. У вас есть семья? Раз вы носите другую фамилию…
— Мой муж умер, Уве.
— Ох, простите!
— У меня два сына. Хорошие мальчики. Только сорванцы. Вроде вас с Георгом в детстве. Помните, как вы удирали в Америку?
— Сломали замок в папином секретере и забрали деньги. Не знаю, почему надо было бежать в Америку через Кельн, где нас и сцапали…
— Вы всегда были слабы в географии.
