Ханну Мякеля - Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского
Мы еще раз пожали друг другу руки для верности, он похлопал меня по плечу, как друга и соотечественника, которым я и вправду тогда себя ощутил. Затем, бодрые и веселые, как ни в чем не бывало мы вернулись за стол и продолжили нашу беседу в более официальном тоне под мрачные и недоверчивые взгляды Валентины.
8Вернулся я из этой поездки в настроении более странном, чем обычно. Я был даже подавлен, что совершенно мне не свойственно. В то время самым ценным в путешествии для меня было возвращение домой. Помню, как-то раз по возвращении с Франкфуртской книжной ярмарки я даже целовал асфальт на аэродроме. Самолет как раз отогнали в сторону, а мы садились в автобус.
Но сейчас у меня было такое ощущение, что какая-то часть меня все еще бродит по Москве и продолжает вести разговоры, из которых полностью мне понятна только самая небольшая часть.
В этот раз я совершенно не думал о том, как бы поскорее пройти таможню, как со мной обычно бывает. Влияние СССР больше всего проявлялось в том, что я интуитивно начинал нервничать в присутствии чиновников. И хотя все бумажки были предъявлены, в декларации все внесено до последнего пенни, не найдено ни контрабанды, ни валюты, ни наркотиков, ни огнестрельного, ни холодного оружия, ни финского ножа, известного еще по стихам Есенина, голова моя была полна мыслей, которые вряд ли бы понравились государству. Я был ими сильно озабочен, хотя прекрасно знал, что еще ни одному человеку до сих пор не удавалось лишить свободы мысли другого человека, сколь бы ни был он тебе близок, даже если ты прожил с ним в счастливом и удачном браке десятки лет. Ведь это не может не отразиться на лице, но неужели такое возможно?
Даже после своей смерти Сталин продолжает жить и влиять на умы.
Те же самые методы выведывания использовались и сейчас. Уже в тот первый раз, в мастерской (Валентине как раз самой нужно было удалиться в уборную), затем в туалете ресторана «Узбекистан» и много раз потом то здесь, то там Успенский особым знаком давал мне понять, что милиция или КГБ может подслушивать наши разговоры. Костяшками правой руки он тихо и часто постукивал о левую ладонь: тук-тук-тук. Когда мы уходили в туалет и разговаривали там открыто, мы всегда открывали кран, чтобы шум воды немного заглушал то, о чем мы говорили. В номере гостиницы мы включали радио на полную громкость, создавая шумовую завесу, и начинали перешептываться о самом-самом секретном. Неужели все эти детские хитрости были так необходимы? Я не раз с удивлением спрашивал об этом, потому что не мог относиться к этому серьезно. Что такого можно было услышать в наших обычных разговорах? Чем мы, обычные туристы, нисколько не походившие на политиков, могли быть им интересны?
Еще одна проблема заключалась в том, что простых людей любыми способами старались оградить от контактов с иностранцами. Любое более тесное знакомство было под запретом, и если вдруг таковое обнаруживалось, то человек, стремящийся к поддержанию этих отношений, оказывался под серьезным подозрением. Ведь иностранец, как говорилось в официальных источниках информации, мог оказаться шпионом, который стремится своими расспросами сломить коммунистическую власть.
Я в это не верил и, не таясь, громко выражал свое сомнение вслух.
Мальчики, как я с годами стал называть тех, кто сопровождал наше с Успенским общение, не обращали никакого внимания на мои насмешки, в своей вере они были тверды как гранит. И как оказалось впоследствии, они были правы. Никакое воображение, никакая фантазия не могли пойти так далеко: действительность превзошла воображаемую реальность. Когда писательская фантазия разыгрывается и возникают некие фантастические сюжеты, можно быть уверенным в том, что эти приемы ранее уже применялись КГБ.
Все эти здания, в которых, как говорили, стояли прослушивающие устройства, были буквально нашпигованы ими. Располагавшийся в таллинской гостинице «Виру» подслушивающий центр теперь стал музеем, о его существовании стало известно благодаря наступлению свободы и приходу нового хозяина… Так что приходилось верить, хотя и совсем не хотелось. Но что это была за должность, подумать только! Какой-то несчастный должен был сидеть и слушать пьяный треп с утра до вечера и с вечера до утра. Это, конечно, тоже работа, и за нее кто-то получал свой хлеб, а некоторые даже еще и колбасу.
Поезд, покачиваясь, мчался в сторону дома, надвигалась ночь, воспоминания наплывали и таяли, сон подступал и рассеивался, в голове роились мысли. Все снова и снова проносилось по кругу: Москва, улицы, машины, рестораны, гостиница, Успенский и его речи. Я лежал на верхней полке, Камилла — внизу. Демократия… Но все-таки первый класс, купе только на двоих, по-советски равноправные мужчины и женщины в одном помещении. Изредка мы обменивались короткими репликами, затем задремали, утром нас ждал ранний подъем. В коридоре раздались быстрые шаги пограничников и таможенников, в единственный туалет выстроилась очередь.
Так мы возвращались к нашей привычной жизни. Частые остановки на маленьких станциях, голоса, снова и снова шаги в коридоре, приглушенные крики, когда кого-то в очередной раз будили, сонные разговоры, попытки попасть в туалет, который, конечно же, был снова закрыт, чтобы там не спрятался какой-нибудь заяц или нарушитель… Затем снова таможенники, пограничники и наконец свои сине-серые полицейские. Сейчас финские пограничники, одетые в зеленую форму, почему-то слегка напоминают старинных советских лесных зверей, хоть и немного более дружелюбных. Правда, и по другую сторону границы, то есть в России, тоже уже больше нет ничего такого.
Поезд покачивался, пошатывался, поскрипывал и постукивал. Наконец мы прибыли на станцию Вайниккала, где нам возвращали паспорта и меняли паровоз, благодаря чему мы получали благословенную возможность добежать до телефона-автомата.
Позвонить из России тогда было очень непросто, хотя я, несмотря на свой очень слабый язык, все равно попытался это сделать. Я заказал переговоры, сообщил название гостиницы, номер телефона и в результате напрасно прождал весь вечер у аппарата, размышляя в одиночестве гостиничного номера о мировом устройстве и своих личных проблемах.
У Высоцкого про это телефонное ожидание есть песня «Ноль семь». 07 — это выход на международную линию. Помню оттуда обращение к телефонистке, которая по своему усмотрению могла выстраивать очередность заказов: «Девушка, милая…» Герой хотел связаться со своей возлюбленной, но что с того, каждый хотел с кем-то связаться. Но мольба подействовала, герою в какой-то момент повезло. А мне нет… Повезло уже только потом.
