Анна Менделеева - Менделеев в жизни
Бал начался живой картиной. Сцена была разделена на три части огромными пылающими факелами. В средней части трон с королем, королевой и придворными, с правой стороны кухня с пылающим очагом, с поваром, дающим пощечину поваренку, и другими слугами. С левой стороны башня. У окна, обвитого вьющимися розами, сидит за прялкой DornrЖschen, т.-е. я. Взят тот момент, когда весь замок погружен в сон чарами колдуньи.
Музыка играет средневековую тихую, тихую мелодию. Начинается пантомима. Появляется принц (в подлинном средневековом костюме), идет, пробирается, изображая изумление картиной погруженных в сон обитателей замка. Подходит к DornrЖschen, изображает волнение и целует ее.
Я изображаю медленное пробуждение, просыпаюсь, удивленно глядя вокруг себя и на принца. Принц подает мне руку, и мы по ступеням сходим в зал, за нами проснувшиеся король, королева, придворные и вся кухня. Музыка играет торжественный марш, и мы нашим шествием открываем бал под приятный шум аплодисментов.
Ни одного знакомого лица и звука. Я участвую в чужой жизни, в другом мире -- фантастично и дивно.
V
За границей с Д. И. Менделеевым
Дмитрий Иванович, проводив меня, затосковал. Его друзья А. Н. Бекетов, Иностранцев и другие стали беспокоиться. Состояние духа Дмитрия Ивановича сказывалось в его работах и разговорах. Он написал завещанье, собрал все письма за 4 года, писанные ко мне. В своем завещании он просил после его смерти передать их мне. Сам решил ехать на съезд в Алжир. Дальше передаю с его слов. "По дороге я хотел упасть с палубы парохода в море". Этого он, конечно, никому никогда не сказал, но Бекетов и другие сами заметили его состояние. Ни для кого не было тайной его отношение ко мне. Друзья его, профессора Бекетов, Иностранцев, Краевич, Докучаев и другие поняли, что отпустить его одного в таком состоянии нельзя и, собрав совет, решили отправиться к жене Дмитрия Ивановича и убедить ее дать развод, который до сих пор она не соглашалась дать, указав на опасное состояние его духа и здоровья. Цель была достигнута. Они получили согласие на развод и немедленно известили о том Дмитрия Ивановича. Он немедленно же передал дело о разводе присяжному поверенному Головину, который повел его так энергично, что оно скоро должно было окончиться.
Дмитрий Иванович уехал, но не в Алжир, а в Рим и неожиданно явился ко мне (в апреле 1881 г.) в таком состоянии, что надо было или его спасать или им пожертвовать. Долгая трудовая жизнь без личного счастья, четыре года борьбы за него -- я согласилась быть его женой и мы уехали из Рима вместе. Я даже не успела ни с кем проститься.
Отцу я написала о своем решении и о разводе, предоставив ему осторожно приготовить мать к этой для нее неожиданной вести.
Рассказ Дмитрия Ивановича о первой женитьбе
Дмитрий Иванович, после окончания курса в Педагогическом институте, был послан за границу. Возвратясь оттуда и получив место в Технологическом институте, определенно решил посвятить себя науке. Сестра его, Ольга Ивановна Басаргина (жена декабриста Басаргина), жила в это время, после возвращения из ссылки в Сибирь мужа, в Петербурге. Не имея детей, она больше других сестер обращала внимание на младшего брата Дмитрия; поговорив с ним и узнав об его планах на будущее, она посоветовала ему устроить семейную жизнь -- жениться. На возражения Дмитрия Ивановича, что он решительно никого не имеет в виду,-- единственная девушка, которая ему когда-то нравилась, уже замужем,-- Ольга Ивановна сказала, что у нее есть для него хорошая невеста, подходящая во всех отношениях, она знала ее еще в Сибири -- это Феозва Никитична Лещева, правда, она старше его лет на шесть, но это ничего; она знала примеры счастливых супружеств и с большей разницей лет. Она прибавила, что умерла бы спокойно, если бы этот брак состоялся. Она познакомила брата с Ф. Н. Лещевой, и скоро он сделал ей предложение. Через некоторое время Дмитрий Иванович писал сестре в Москву, уехавшей туда по делам, что он не знает, как ему быть: чем больше он сближается со своей невестой, тем больше чувствует, что у него нет к ней тех чувств, которые должен иметь жених. На это он получил от своей сестры ответ длинный и убедительный: она писала ему о своей собственной жизни: "Знай, Дмитрий, я была два раза замужем. В первый раз за пожилым человеком Медведевым, а второй раз по страстной любви за Басаргиным. Тебе первому и единственному скажу откровенно, что счастлива я была в _п_е_р_в_ы_й_ раз с Медведевым. Вспомни еще, что великий Гёте сказал: "нет больше греха, как обмануть девушку". Ты помолвлен, объявлен женихом; в каком положении будет она, если ты теперь откажешься."
Брак состоялся. От него было двое детей -- Владимир и Ольга. После рождения последней фактически брак перестал существовать.
-- -- --
Мы поехали в Неаполь, потом на Капри, чтобы обсудить наше положение. В Риме было слишком много знакомых, а нам было не до них. Дмитрий Иванович предложил так: пока дело о разводе идет, поехать на Волгу, на нефтяной завод Рагозина, куда его давно приглашали, обещая устроить и лабораторию, так как знали его интерес к нефтяному делу. Теперь это приглашение было кстати. Надо было подумать и о заработке. По условиям развода требовалось все университетское жалование отдавать Феозве Никитичне. Дмитрию Ивановичу оставался только доход от "Основ Химии", на который мы долго жили, и который он и завещал моим детям. Других средств у него в то время не было, а предстоял еще значительный расход на развод. Дмитрий Иванович написал о своем приезде В. И. Рагозину. До лета нам оставалось еще полтора месяца, и он захотел показать мне Париж и Испанию, в которой и сам еще не был. Прожив несколько времени на Капри, мы поехали в Париж.
После беглого обзора города, т.-е. главным образом его музеев и исторических зданий, но, конечно, побывав и в магазинах "A Bon Marche" и в "Лувре", отправились в Испанию. Мы приехали в Севилью на страстной неделе и по совету наших случайных спутниц по железной дороге, испанок, пошли в собор, где во время вечерней службы должны были исполнить Stabat Mater. Очень усталые, мы все-таки пошли в знаменитый Севильский собор, окруженный апельсинной рощей, которая была в цвету. Севильский собор самый большой в Европе и прекрасен по архитектуре, но он всем известен по описаниям и репродукциям. Служба уже началась, когда мы пришли. Собор был слабо освещен, вероятно, по случаю поста. Севильцы и севильянки медленно двигались по собору, как бы гуляли. Пользуясь простотой нравов и сумраком, мы сели на пьедестал одной из гигантских колонн, созерцали и слушали прекрасное пенье и орган. Особенно хорош был солист тенор. Но я не устояла, прилегла на пьедестал и уснула; в полусне и когда просыпалась, слышала все ту же дивную мелодию, и дремота еще больше способствовала фантастичности впечатления.
