Наталья Старосельская - Сухово-Кобылин
В 1843 году он отличился, взяв первый приз на «Первых джентльменских скачках». Для этого нужны были и ловкость, и умение владеть лошадью, и элегантность — ведь скачки не случайно назывались джентльменскими. Но для Сухово-Кобылина это были не только спортивные состязания и светское развлечение. Коннозаводство являлось в то время одной из форм его предпринимательской деятельности, о которой мы уже упоминали. Но разводил на своем заводе Сухово-Кобылин не скаковых лошадей, а рысаков, поэтому скакал на Щеголе князя Черкасского.
«12 июня 1843 года на ипподроме Московского скакового общества, тогда еще не Императорского, состоялась скачка для благородных ездоков, — вспоминал в 1895 году Д. Оболенский. — А. В. Сухово-Кобылин легко выиграл скачку, придя первым и далеко бросив соперников… Ныне уже маститый и знаменитый автор „Свадьбы Кречинского“, Александр Васильевич вообще отличался ловкостью и силой, а выигрыш первого ездока-охотника (gentleman-rider) был приветствован обществом и публикой восторженно.
Тогда же один французский художник-любитель изобразил в прекрасной акварели Александра Васильевича на Щеголе…»
* * *…На портрете В. Н. Тропинина, датированном 1847 годом, Сухово-Кобылин запечатлен тридцатилетним красавцем с выразительным, запоминающимся лицом: умные, проницательные глаза, хотя взгляд их мягок и даже нежен, высокий лоб, четкая, прямая линия носа, не по-мужски плавное очертание подбородка. Да, он действительно был на удивление красив той красотой, которая не связана с определенным временем, и сегодня лицо его притягивает, завораживает. Он сводил с ума женщин, пользовался необычайным успехом в свете.
По воспоминаниям современников, будучи типичным представителем «золотой молодежи», Сухово-Кобылин очень отличался от своего окружения: не кутил, не пил, ни во что не бросался сломя голову — это влюбленные в него женщины безумствовали, он же оставался внешне бесстрастным.
Позже, когда хранимые им письма попали в руки следователей и Сухово-Кобылин должен был «комментировать» интимнейшую свою переписку, на некоторых письмах он сделал пометки: «Почерк руки мне неизвестен: кому и кем писаны — не знаю». Вряд ли это — от небрежности, скорее — от желания сохранить в тайне имена тех, кто в отчаянии писал: «Я спрашиваю вас, любите ли вы другую? Ради Бога, не заставляйте страдать женщину, напишите ей в немногих строках, может ли она, обожая вас, надеяться на малейшее ваше расположение? Объяснитесь откровенно, не заставьте еще одну женщину томиться любовью к вам слишком долго».
Или это: «Ты знаешь, что я люблю тебя вопреки всем: я боролась с моим семейством, с моими правилами, с религией, которую мне внушали с детства. Если б эта любовь считалась непростительным грехом, то и тут любовь победила бы все, — и все это еще недостаточное доказательство. Одно доказательство я могу привести тебе: это то, что я пожертвовала уважением к себе моего сына… В твоих руках более чем моя жизнь и честь… Я вовсе тебя не упрекаю, друг мой, сохрани меня Господи от этого. Напротив, я благодарю тебя за те счастливые дни, которые я провела с тобою… Давай обманывать свет».
Или это: «Пишу к вам в последний раз, Александр. Я спокойна. Обдумав равнодушие, которое вы оказывали мне в последнее время, я решилась сказать вам, что связь наша прекращена навсегда… Я приму сильные меры, чтобы забыть прошедшее… Прощайте… Трудно выговорить это слово после четырехлетней любви к вам…»
Написано ли это одной женщиной илиразными, не столь важно. Важно, какие сильные, глубокие чувства внушал Александр Васильевич.
И кроме того, он был настоящим аристократом. Сознательно привитый, поддерживаемый семьей в каждом (а особенно — в единственном сыне и брате) аристократизм был для Сухово-Кобылина и традицией, и своего рода философией, опиравшейся на Гегеля. «…Обвинения во Лжи, Софистике и Бреде (по Канту) одинаково сопутствовали великим Мыслителям всех Времен — сопутствовали Гераклиту, Сократу и Гегелю, — писал он. — Здесь все Дело состоит в том, чтобы знать, что восходящее Солнце Истины освещает оные Верхи, Вершины и Монбланы Человечества прежде, чем Равнины, Долы и „вся Преисподняя Земли“, которых Солнце это вовсе не освещает, а отсюда и происходит, что То, что этим избранным Натурам предстоит светло — как День — то массовому Человечеству представляется темно, как Ночь». Это ли не основа аристократизма?
Но и из литературных примеров можем мы почерпнуть суть аристократизма как кодекса поведения и мироощущения определенного круга российского дворянства, к которому по рождению и по убеждениям принадлежал Александр Васильевич Сухово-Кобылин.
Сцена из тургеневского романа «Отцы и дети» достаточно красноречива, если вспомнить о Сухово-Кобылине с его «лютейшим аристократизмом».
…Павел Петрович Кирсанов не зря предчувствовал схватку с «этим лекарем» Базаровым — она и произошла после нескольких подготовительных пикировок. «Речь зашла об одном из соседних помещиков.
— Дрянь, аристократишко, — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
— Позвольте вас спросить, — начал Павел Петрович, и губы его задрожали, — по вашим понятиям слова „дрянь“ и „аристократ“ одно и то же означают?
— Я сказал „аристократишко“, — проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.
— Точно так-с, но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс, но именно потому я уважаю аристократов — настоящих. Вспомните, милостивый государь… английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других, они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее… без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное, человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится… Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут только одни безнравственные или пустые люди».
Когда вчитываешься в тираду Кирсанова, выражающего взгляды, во многом присущие и самому Тургеневу, осознаешь в какой-то момент, что слова Павла Петровича спокойно мог произнести и Сухово-Кобылин — именно так, как «соль земли», расценивал он аристократию, превыше всего ценя в ней черты, отмеченные тургеневским героем, и наблюдая с подлинной горечью их стирание, превращение аристократов в аристократишек…
