Моисей Дорман - И было утро, и был вечер
Вскоре показался хвост третьей батареи, и я успокоился. Дорога оказалась не разбитой и пустынной. Дождь приутих. До самого места мы шли без задержек.
Была глубокая ночь, когда мы остановились в центре села. Оно казалось безлюдным, вымершим, без признаков присутствия войск.
Командир дивизиона крикнул: "Привал! Здесь располагайтесь!" - и укатил на своем "виллисе". Я соскочил с машины, бросил командиру первого взвода: "Ждите! Я сейчас!" - и пошел с Никитиным к ближайшему дому. Постучал в дверь. Нам сразу, как будто ждал, открыл старик. Позади куталась в пальто испуганная старуха с керосиновой лампой в руках. Я чувствовал непонятную тоску и усталость. Рядом стоял Никитин.
- Идите! Заводите машины и людей во двор. Я с хозяевами разберусь. Никитин вышел. Я стал закручивать цигарку и подумал, что сейчас сюда войдет Гоменюк, начнет распоряжаться, и я окажусь лишним, ненужным. Не хотелось возвращаться в опостылевший взвод управления. Не успел я на своем русско-украинско-польско-немецком диалекте объяснить хозяевам, что до утра мы будем отдыхать в их доме, как вбежал Никитин:
-Комбат! Гоменюка убило! Сейчас занесли в соседнюю хату.
- Как это? Не могло его убить.
- Да говорят, снаряд близко упал. Осколком и убило.
- Непонятно. А ну-ка, пойдемте, узнаем, что там случилось.
И тут Никитин дал мне совет, мудрость которого я оценил позже:
- Не надо вам, комбат, ходить туда. Не встревайте. Там есть начальство. Оно само решит, как надо. Не стоит с ними лишние разговоры разговаривать. Не то скажешь, и начнут тягать, собак вешать. От них надо подальше. Не ходите.
- Что вы знаете, Никитин?
- Не выдадите, комбат?
- Что вы? Слово даю!
- Так, значит... Воловик на том привале порешил его. Вышел спор у них, значит. Старое дело...Я всего не знаю. Они, понятно, помалкивают. Правильно. Вот "Смерш" приедет. Значит, пытать начнет... Не выдайте!
- Не сомневайтесь. Считайте, что ничего не знаете и никому ничего не говорили. Я не мог представить себе, как повернется дело. Все могло случиться. Через полчаса в дом зашел замполит, собрал батарею и произнес речь:
- Товарищи! Вы, наверно, знаете, какой трагический случай произошел сегодня на марше. Осколком шального снаряда убит возвратившийся из санбата ваш командир товарищ Гоменюк. Война без случайностей не обходится. Он был прекрасным офицером и верным сыном коммунистической партии. Утром перед боем мы похороним его и отомстим врагам за смерть нашего боевого товарища!
Замполит умел и очень любил выступать на людях. До войны он был
райкомовским работником и даже редактором газеты. Я понял, что это оперативное выступление и есть установка начальства. Не возможная версия, а окончательное
решение. Любые дознания в будущем, если они будут, подтвердят его.
На рассвете Гоменюка похоронили на окраине села. Замполит произнес красивую трехминутную речь о боевом пути и превратностях фронтовой жизни, о боевой дружбе и о необходимости удвоить усилия для победы над коварным врагом.
Мы дали три залпа, засыпали могилу и установили на свежем холмике фанерную табличку. На ней химическим карандашом вывели:
"Гв. к-н Гоменюк В. С.
1907-1944.
Пал смертью храбрых".
Я получил приказ занять позицию в километре западнее села, чтобы прикрыть танкоопасное направление вдоль дороги.
Место было неудобное, опасное: голое рыхлое поле, раскисшее после
многодневных дождей. Мы окапывались уже засветло, на виду у противника.
Пушки увязли в грязи, в ровиках набралось воды по щиколотку. Немецкие пулеметы не давали поднять голову.
Не успели мы еще толком осмотреться, получили по телефону приказ: отправить в штаб Матвеева. Я попытался было уговорить Макухина перенести вызов на вечер, но безуспешно. Макухин твердо приказал:
- Надо немедленно, в интересах дела. Только сейчас!
Делать было нечего, и я передал Воловику приказ отправить Матвеева
немедленно.
- Его подстрелят, как зайца. Что, у них горит?
- Ты что, не понимаешь? У них, я думаю, уже "Смерш" сидит. Нужны показания для протокола. Сюда же они не полезут для допроса свидетелей. Посылай!
Матвеев выбрался из ровика и пополз к дороге. За ним тянулся глубокий грязный след. Время от времени он останавливался, поправляя сползающий со спины автомат.
Метрах в восьмистах перед нами над плоским полем возвышался фольварк: большой кирпичный дом и пять каменных сараев. Оттуда били пулеметы. Самым опасным был пулемет, окопавшийся слева от дома. Он буквально вжимал нас в землю.
В какой-то момент пулеметы умолкли. Матвеев поднялся и, пригибаясь, побежал к дороге. Длинная очередь прошла совсем рядом, но он успел упасть и доползти до кювета.
Дальше Матвеев полз по кювету, в воде и жидкой грязи. Чтобы прикрыть его, мы обстреляли фольварк, однако особого ущерба немцам не причинили. . За каменными стенами они могли чувствовать себя в безопасности.
Матвеев, услышав нашу стрельбу, поднялся в полный рост и побежал к селу. Невидимый нам пулемет слева немедленно дал длинную очередь. Матвеев странно споткнулся, как бы о какое-то невидимое препятствие, упал, снова встал, прихрамывая, заковылял дальше и скрылся за бугром.
Позже я позвонил в штаб. Макухин сказал, что Матвеев у них. Он легко ранен в ногу, с ним побеседовали. Больше никого вызывать не будут, потому что вce ясно. Раненого же скоро отправят в санбат. Я сообщил об этом Воловику, и он облегченно вздохнул.
А о лежащем в моей полевой сумке чужом письме я не вспомнил...
О Т Д Ы Х
Последние месяцы 1944 года наш отдельный истребительно-противотанковый дивизион - сокращенно ОИПТД - непрерывно перебрасывали с места на место по Южной Польше, Закарпатской Украине, Восточной Словакии и Венгрии. Ежедневно, а то и по нескольку раз в день, перегоняли с одного танкоопасного направления на другое, выдвигали для "оседлания" дорог и "ужесточения" обороны или придавали побатарейно поредевшим в боях стрелковым батальонам для помощи им "огнем и колесами". Командир дивизиона майор Кузнецов любил действовать самостоятельно, а не подчиняться пехотным начальникам. Поэтому, когда дивизион придавали пехоте, он бывал недоволен и раздражен:
- Опять эти обалдуи (имелись в виду начальники из штаба артиллерии дивизии) отдают нас царице полей для "поддержки штанов".
Мы тоже этого не любим, есть причины, но - ничего не поделаешь подчиняемся.
Наши пушки-сорокапятки, по идее, предназначены и приспособлены исключительно для стрельбы прямой наводкой. Поэтому мы всегда располагаемся близко к немцам, на самом передке, в боевых порядках пехоты, на открытых позициях. Наши пушки почти всем хороши: маленькие, легкие, точно бьют, легко маскируются и не заметны, пока, конечно, не стреляют. Недостаток у них один - слабоват огонь. Мы довольно эффективно подавляем близкие огневые точки, легкую бронетехнику и одним своим присутствием ободряем пехоту, укрепляем ее боевой дух, то есть, действительно, "поддерживаем штаны"!
