Фаина Пиголицына - Мстерский летописец
— Что, сробел? — стараясь перекрыть шум цеха, крикнул кудлатый мужик…
Александр Кузьмич едва разыскал сына и сам, вместе с ним, с интересом рассматривал печатные станки.
Радостные возвращались отец и сын. Ваня жадно оглядывал Москву, ее многочисленные церкви, особняки с белыми колоннами. А когда Москва кончилась, заскучал и задремал.
Сквозь сон он слышал, как возвращающийся с ними из Москвы мстёрский крестьянин Тихон Степанов говорил:
— Дорог в Расее-матушке много, а такая, этапная, Владимирка, одна, — сказывают, кажну неделю Бутырка ставит на нее нову партию арестантов, а по всему-то Сибирскому тракту их, поди, полсотни рассеется.
И вдруг странный, не колокольчиковый звон вырвал Ваню из полусна. Мальчик сел и завертел головой: «Что это? Откуда?»
— Спи, спи, сынок, — строго сказал Александр Кузьмич и даже толкнул сына под мешковину. Очень не хотел Александр Кузьмич, чтобы Ваня увидел кандальников, а именно их печальный звон разбудил мальчика. Боялся Александр Кузьмич, как бы это скорбное зрелище не травмировало чувствительную душу сына и тем самым не ухудшило его состояние.
Но Ваня уже понял, что звон — впереди, что их повозка догоняет его, и весь напрягся от недоумения и страха.
Наполовину по шоссе, наполовину — по обочине, уступая место пролеткам, впереди них двигалась большая толпа людей. С понурыми головами, серыми лицами, в помятых и грязных сермягах, они едва волочили ноги, закованные в кандалы. Толпа ползла в окружении солдат с ружьями.
Ваня понял, что это арестанты. Он уже слышал о них, и все-таки зрелище потрясло его.
Тихон притормозил было, оглядывая кандальников, но сразу два-три голоса из конвоя закричали на него:
— Пшел! Пшел!
И телега медленно поехала вдоль колонны. Ваня внимательно вглядывался в нее, выхватывая то одно, то другое щетинистое лицо.
Парень в черной шинелке с блестящими пуговицами натужно кашлял, щеки его пунцовели, остальная же часть лица была мертвецки бледной, а на губах алела кровь. Кашель мешал ему идти, юноша сбивался с шага, и стражник покрикивал на него.
Повозка Голышевых уже миновала это печальное шествие и оказалась возле двух подвод, ехавших впереди, как сзади случилась какая-то суматоха. Устрашающе зашумела охрана, и вдруг вырвался короткий отчаянный крик:
— Ой, сердешный!
Ваня оглянулся и увидел, что толпа подневольников смешалась: часть ее ушла вперед, а в середине что-то произошло, именно там шумели и вскрикивали. Задняя часть тоже остановилась, и арестанты, воспользовавшись этим, присели прямо в грязь на дороге.
Стража еще больше взволновалась, принялась бить сидящих прикладами, поднимая их. А из середины колонны конвоиры кого-то несли к подводам, грубо ухватив за руки и за ноги.
В самом начале суеты Тихон, невольно или специально, опять притормозил, а отъехали они от этапных телег шагов тридцать, и Ваня увидел теперь, что солдаты несут того самого бледного, кашлявшего молодого человека. Они бросили его на повозку, а парень так и остался лежать, как его кинули, не пошевельнувшись.
— Помер?! — вырвалось отчаянно у Вани.
— Может, только в беспамятстве, чахоточник, студент, — успокаивающе сказал Александр Кузьмич и ласково потрепал сына по плечу.
— Пшел! Пшел! — опять закричали охранники на Тихона, и Ваня, удаляясь, смотрел, как они брезгливо очищались от грязи, которой испачкались, таща к подводе студента, как арестанты подравнялись под окриками стражи и колонна медленно поползла дальше. Юноша на подводе по-прежнему не подавал признаков жизни, и никто ему не оказывал помощи. Звон затихал и вскоре умолк, а потом и темная гусеница кандальников, хорошо видная с взгорка, на который поднялась повозка Голышевых, скрылась за поворотом.
Рабочие металлографии Логинова, показывая провинциальному мальчику, как делается оттиск с металлической доски на бумагу, представить себе не могли, что предопределили его судьбу.
Насмотревшись на печатные заведения, Ваня дома принялся играть в металлографию с младшими сестренками — Фелицатой и Катеринкой.
Потихоньку от родителей он снял из божницы образ, натер его сажей с маслом и принялся оттискивать на бумагу. Перепачкался сам и измазал сажей все вокруг.
Сестренки так громко потешались над незадачливым печатником, что пришла с огорода Татьяна Ивановна проверить, что затеяли ее малыши. Она всплеснула руками, увидев сына:
— Ты зачем Чудотворца вымазал сажей, негодник?!
— А он картинки печатает, — пропищала четырехлетняя Катеринка.
Позвали отца. Александр Кузьмич, узнав, в чем дело, к удивлению мальчика, не устроил ему порку, а ласково взлохматил сыну макушку:
— Помощничек растет.
Но образа трогать запретил.
ГЛАВА 5 Холуйская ярмарка
Новое занятие Александра Кузьмича пришлось Ване по душе. Всю стенку над своим сундуком он увешал героями любимых и много раз слышанных от матери и старших сестер сказок. Эти картинки были как бы противовесом отцовскому Апокалипсису. Сильный, статный Бова Королевич побеждал Полкана. Могучий богатырь Еруслан Лазаревич убивал трехглавого змия. Надежду внушал поединок Францыля Венциана с персидским рыцарем Змееуланом. Но особенно нравилась Ване картинка «Мыши кота погребают». Посредине картинки лежал на санях со связанными лапами большой кот, а вокруг него, в несколько ярусов, шествовали мыши. Под картинкой было что-то написано, но читать Ваня еще не умел и просто подолгу рассматривал картинку.
Кот был жирный, усатый и большеглазый. Мыши — не пугливые, как в жизни, а какие-то горделивые и даже проказливые.
Ваня не вылезал теперь из отцовской лавки. Лавка-склад была рядом с домом, в специально построенном каменном сарайчике из красного кирпича, какие на Руси давно ставили для сохранени добра от пожаров.
Утром, гремя замком, отец открывал кованые двери лавки, сажал сына за прилавок сторожить редких покупателей, а сам на складе, за перегородкой, увязывал книги и картины, готовя их к предстоящей Холуйской ярмарке, на которой офени обычно покупают товар, отправляясь в дальний путь.
Сидеть в лавке для Вани было не трудом, а радостью. Он готов был целыми днями рассматривать книжки.
— Тять, почитай про коней, — забыв свой служебный пост, шел Ваня к отцу за перегородку, едва волоча большую книжку с картинками. На обложке ее перед высоченным домом с колоннами скакали тонконогие лошади с всадниками в огромных шляпах.
— Это не книжка, а альбом гравюр, — объяснял Александр Кузьмич сыну, — у тебя руки-то, поди, грязные, оботри.
