Павел Огурцов - Конспект
Мама приезжала к Кропилиным редко, только на семейные праздники. Аржанкова там не принимали. Когда у мамы родился сын, Николай Григорьевич ее проводил, поинтересовался, как назвали мальчика, переспросил:
— Алексей?
— Нет, Алексен. Александр-Ксения.
Почему же не Бобик? С тех пор мама никогда не бывала у Кропилиных и прекратила всякие отношения с ними, включая всех сестер. Пройдет много лет, Вера давно закончит институт, мама будет жить далеко от Харькова, вдруг Вера получит от нее телеграмму: «Подозревают внематочную срочно приезжай» и ответит: «Помочь бессильна обратись специалистам».
10.
Клавдия Петровна Резникова была на полтора года младше папы. Она родилась 4 апреля 1878 года, училась на юридическом факультете Харьковского университета и увлекалась философией. Студенткой вышла замуж за Хрисанфа Хрисанфовича Резникова, помощника присяжного поверенного. Он был старше ее на 15 лет. Клава вышла замуж до женитьбы моего отца. Петр Трифонович согласия на ее замужество не дал, не хотел ее видеть, но назначил ей помощь в сто рублей ежемесячно и никому не запрещал с ней встречаться. Наверное, и я у них был, потому что запомнил дом, в котором они жили — на Скобелевской площади, трехэтажный, из красного кирпича, и откуда-то знал, что этот дом принадлежит известной в Харькове драматической артистке Любицкой.
В 15-м году у Резниковых родился сын, и Клава, окончив четыре курса, вышла из университета. Назвали Егором. Малыш называл себя Гориком, и это уменьшительное имя за ним осталось. Лиза рассказала мне: в 19-м году она с Сережей и Резниковы жили в Екатеринодаре, Горик заболел скарлатиной, Лиза его куда-то несла, он вырвался и говорит:
— Пусти меня, я — мурщина!
Папа и его сестры утверждали, что из всех детей Гореловых Клава — самая умная, она унаследовала ум отца, но, в отличие от Петра Трифоновича, ее ум не был приспособлен для извлечения жизненных выгод. Когда я вырос, Клава порой удивляла меня пониманием сути происходящих событий, а иногда и предвидением — как они будут развиваться.
Хрисанф Хрисанфович поразил меня нервным тиком: глаза его непроизвольно и резко несколько раз подряд моргали. Он, как и Сережа, занимал должность юрисконсульта. Клава не работала. Они жили в очень большой комнате коммунальной квартиры — большом особняке на Каразинской улице. Комната была разделена на две шкафами: большую столовую и маленькую спальню, в которую шкафы были обращены тыльной стороной.
Двухлетняя разница в возрасте не мешала нам с Гориком сразу подружиться. Первое, что я запомнил из нашего общения: Горик у себя дома сидит на шкафу с куском картона в зубах, изображая ворону, а я внизу изображаю лису. Несколько раз меняемся ролями, и нам это нравится. Зимой мы все, кроме бабуси, у Резниковых.
Было оживленно, нам с Гориком — очень весело, и мы так разбегались, что нас несколько раз останавливали. Вечером возвращались на извозчиках. Извозчик в Харькове назывался ванько, — наверное, это — украинский кличный (звательный) падеж от слова Ванька: «Гей, ванько!» Сани на тонких полозьях, мягкие сиденья для двоих и пол оббиты ковровой тканью, ноги можно укрыть полостью из такой же ткани, а то и овчины. Я ехал с Юровскими, за нами папа с Галей, потом — Майоровы. Ехали по главной улице — имени Карла Либкнехта, выехали на площадь Тевелева и увидели огромную толпу, слушающую громкоговоритель, установленный на здании ВУЦИК. Мы остановились. Четко доносилось каждое слово. Тогда я впервые услышал радио. В воскресенье поехал к Горику сам, вышел из трамвая на Бассейной улице, увидел идущего старика с седой бородой, узнал в нем похожего на свои портреты Петровского, остановился и уставился на него. Петровский взглянул на меня, улыбнулся и сказал:
— Чого очi витрiщив? Мабуть свого дiда нема...
Я стоял и смотрел. Петровский оглянулся, усмехнулся и пошел дальше.
— Две комнаты и половину общей галереи, соединяющей обе квартиры, занимала Юлия Герасимовна с дочкой Зиной и вторым мужем Константином Константиновичем. Юлия Герасимовна — акушерка, и ходить ей на работу недалеко — в самый большой дом на нашей улице с вывеской: «Родильный дом им. 8-го марта». Константин Константинович, как тогда говорили, совслужащий. В близких отношениях наши семьи не были, заходили друг к другу по делу что-либо сообщить или занять недостающий компонент для борща, но, встречаясь на веранде или во дворе, разговаривали на самые разные темы, и Юлия Герасимовна часто рассказывала о враче Павле Павловиче, с которым она работала. Чувствовалось, что Юлия Герасимовна перед ним преклоняется и ей хочется поделиться своими чувствами.
Зина — моя ровесница, но у каждого из нас — свои дела, заботы, интересы и каждый живет своей жизнью. Когда же приезжал Горик, он втягивал Зину в наши игры. Тогда было много разговоров о том, что Шаляпина за отказ вернуться в Советский Союз лишили звания народного артиста. Мы гонялись за Зиной, загоняли ее в угол двора, спрашивали «Шляпин или Шаляпин?», отпускали только тогда, когда она отвечала «Шляпин» и снова за ней гонялись.
Водопровода и канализации, как и в соседних домах, у нас не было. Сережа хотел провести хотя бы воду, но водопровод надо было тянуть на большое расстояние, и это было не по карману. До водоразборной колонки — полтора квартала, воду по дворам разносили водоносы. Уборная находилась в дальнем углу двора, и однажды Горик запер в ней вертушкой Сережу. Ему пришлось и постучать, и покричать, пока его выпустили. Ни до, ни после я не видел Сережу в таком гневе. Он кричал на Горика и прокричал, чтобы он больше к нам не приходил. Я был поражен поступком Горика, обижен за Сережу и... с трудом удерживал смех. Заметил, что и другие сдерживаются. Папа не удержался и захохотал. А смех у него громкий, рассыпчатый, такой, что и другие, даже не зная причины смеха, тоже смеялись. Захохотали все и... Сережа. Отсмеявшись, он вытер слезы и сказал Горику:
— Я, конечно, погорячился. Уж ты меня извини за мой неприличный крик, но, пожалуйста, никогда так не шути.
— И ты меня извини, пожалуйста, я не подумал, — ответил Горик. — Больше не буду.
11.
К особенностям и ритму жизни нашей семьи приспособился быстро. Работы хватало всем. Были и у меня и постоянные обязанности, и различные поручения. Нравились они мне или нет, но я старался выполнять их добросовестно.
Вставали рано, и первым моим делом было — куры. В кладовой брал меру проса или другого корма, отпирал курятник (он занимал часть сарая с отдельным ходом), насыпал корм, наливал воду, а для цыплят мелко нарезал крутые яйца. Меня смешило, что когда я выходил во двор, цыплята бегали за мной как за квочкой. Однажды был переполох: над двором кружил коршун.
