Семен Экштут - Тютчев: Тайный советник и камергер
Второй секретарь русской дипломатической миссии в Баварии продолжал тянуть не очень обременительную служебную лямку, вольно или невольно избрав амплуа «зрителя», внимательно наблюдавшего за сценой европейского политического театра и уже не претендующего на то, чтобы самому сыграть хоть какую-нибудь роль на этой сцене. Предоставим слово хорошо осведомленному современнику: «Мюнхен был для него <Тютчева> средоточием Европы, точнее это была некая ложа, из которой он наблюдал Европу»{80}.[12]
«Говорят, есть люди, которые так страстно любят театр, что готовы подвергать себя лишениям, обходиться даже без обеда, лишь бы только бывать в театре. Тютчев был отчасти в этом роде. Его не привлекали ни богатство, ни почести, ни даже слава. Самым глубоким, самым заветным его наслаждением было наблюдать зрелище, которое представляет мир, с неутомимым любопытством следить за изменениями и делиться впечатлениями со своими соседями. Что особенно ценил он в людях, так это зрелище, которое представляли ему их души: он изучал их; он их анализировал, он их в известном смысле анатомировал, и бесконечное разнообразие характеров давало его исследованиям ту пищу, которую он всегда алкал. Не хочу сказать, что здесь он был совершенно бескорыстен: кресло в партере или ложу на авансцене он предпочитал задним рядам и даже способен был на некоторые усилия, чтобы получить место получше, но никакие материальные успехи и никакие радости удовлетворенного самолюбия ничего не стоили бы в его глазах, если бы он должен был покупать их ценою отречения от главного интереса, который он находил в самом зрелище»{81}.
Хорошо наблюдать за происходящим, когда ты вполне независим. Но для человека, который продолжал числиться на государственной службе, роль зрителя была не вполне уместна, ибо плохо совмещается с исполнением служебных обязанностей. Сознательно не желая покидать берег и вступать в поток политических событий, наш герой, однако же, плыл по течению, избрав наименее эффективную жизненную стратегию. О своих служебных делах Федор Иванович говорить не любил. «Это слишком пошло и слишком скучно. <…> Так как я никогда не относился к службе серьезно, — справедливо, чтобы служба также смеялась надо мной. Пока положение мое становится все более и более фальшивым… Я не могу помышлять о возвращении в Россию по той простой и превосходной причине, что мне не на что будет там существовать, с другой стороны, у меня нет ни малейшего разумного повода упорно держаться службы, которая ничего не обещает мне в будущем»{82}. Достижение карьерного успеха при такой «стратегии» было сомнительно, а продолжение службы вело лишь к новым долгам и расстройству отцовского состояния. Федора Ивановича никогда не посещало желание взять бразды правления из рук стареющего отца и заняться хозяйством в родовых имениях. Он был абсолютно непрактичен в житейском смысле и не заботился о том, чтобы передать отцовское достояние своим детям в полном порядке и обеспечить подрастающих дочерей приданым. Тютчев достаточно тонко чувствовал дипломатическую интригу, чтобы активно участвовать в дипломатической деятельности, но он не был способен на поступок. Он не решался порвать со службой и вернуться в Россию.
* * *Оставаясь зрителем в области практической политики, Федор Иванович никогда не был платоническим созерцателем в любви. Здесь он действовал энергично и настойчиво, умел добиться успеха и этот успех удержать. Вяло текущая карьера была всего лишь бледным фоном для его ярких сердечных увлечений и любовных переживаний. «Жаркий поклонник женской красоты, он охотно посещал светское общество и пользовался там успехом»{83}. Таким он был уже в годы студенческой юности. Жизнь в Мюнхене лишь усилила тютчевское «обожание женщин и преклонение перед ними». Однако и в своих взаимоотношениях с женщинами Тютчев предпочитал плыть по течению, уклоняясь от принятия самостоятельных решений, способных изменить судьбу. Именно так обстояло дело, когда новоиспеченный кандидат Московского университета покинул Первопрестольную и тех, кому поклонялся, но чьи имена до нас не дошли. Известно лишь то, что они были. Таков итог подавляющего большинства романов студенческой поры. Важно, однако, другое. Тютчев подчинился сиятельной родне и отправился на службу в Баварию, расставшись со своими сердечными увлечениями и даже не пытаясь изменить ситуацию.
Лишь под давлением обстоятельств он узаконил свои отношения с Элеонорой Петерсон, но и сделавшись человеком семейным, Федор Иванович не стал обременять себя неизбежными практическими проблемами, грациозно переложив их решение на хрупкие плечи Нелли. Как мы уже видели, именно она хлопотала перед родней мужа об уплате долгов, а перед его непосредственным начальником — о повышении незадачливого дипломата в должности и чине. Сам Федор Иванович оставался выше этого. Отлично сознавая собственную непрактичность, он «вознаграждал себя тем, что питал некоторое презрение к натурам положительным и практическим», — и всю свою жизнь охотно пользовался их услугами. «Какой ты пустой человек», — заметил ему однажды брат Николай. Тютчев согласился, вполне признав справедливость суждения старшего брата. Федор Иванович не чувствовал себя обиженным нелицеприятной характеристикой: «это нисколько не унижало его, как не унижает соловья то, что он не может делать воловью или ослиную работу»{84}. Его природная лень усугублялась отсутствием привычки к систематической работе, что нисколько не мешало поэту претендовать на должность, добросовестное исполнение которой требовало от чиновника положительности и практичности. 31 декабря 1835 года Тютчев был пожалован придворным званием камергера и переименован в младшего секретаря при русской дипломатической миссии в Баварии.
Обретение этого высокого придворного звания позволяло надеяться на карьерный рост — получение поста старшего секретаря при миссии либо в Баварии, либо в одном из крупных европейских государств. Старший секретарь был правой рукой посланника, обязанности которого исполнял в его отсутствие. Сам Федор Иванович хотел перебраться в Вену, одну из наиболее крупных дипломатических столиц того времени, но ровным счетом ничего не делал для обретения должности, великодушно предоставив другим право ходатайствовать об улаживании своих служебных дел, — и мысль о весьма вероятном в будущем собственном служебном несоответствии ни разу не посетила умную голову этого беспечного человека. Ему было не до презренной прозы жизни. У поэта был очередной роман, имевший неожиданные последствия и положивший предел затянувшемуся пребыванию Тютчева в Мюнхене. Уютная тютчевская ложа, из которой он наблюдал всю Европу, сама превратилась в объект наблюдения и привлекла внимание Петербурга.
