Николай Задонский - Денис Давыдов (Историческая хроника)
Как-то ночью, взлохмаченный, с горевшими глазами, Денис разбудил крепко спавшего Евдокима.
– Ты послушай, как здорово! – возбужденно говорил Денис, размахивая листком бумаги. – Клянусь честью, сам не ожидал!
– Да что такое? – протирая глаза и недоумевая, спросил брат, приподнявшись на постели.
– Басню написал, черт возьми! – воскликнул Денис. – Назову «Голова и Ноги». А там всякий разберется…
И он, выделяя фразы, имевшие особый смысл, с чувством прочитал:
Уставши бегать ежедневно
По грязи, по песку, по жесткой мостовой,
Однажды Ноги очень гневно
Разговорились с Головой:
«За что мы у тебя под властию такой,
Что целый век должны тебе одной повиноваться;
Днем, ночью, осенью, весной,
Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться
Туда, сюда, куда велишь;
А к этому еще, окутавши чулками,
Ботфортами да башмаками,
Ты нас, как ссылочных невольников, моришь
И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами,
Покойно судишь, говоришь
О свете, о людях, о моде,
О тихой иль дурной погоде;
Частенько на наш счет себя ты веселишь
Насмешкой, колкими словами
И, словом, бедными Ногами,
Как пешками, вертишь». —
«Молчите, дерзкие, – им Голова сказала, —
Иль силою я вас заставлю замолчать!..
Как смеете вы бунтовать,
Когда природой нам дано повелевать?» —
«Все это хорошо, пусть ты б повелевала,
По крайней мере нас повсюду б не швыряла,
А прихоти твои нельзя нам исполнять;
Да, между нами ведь признаться,
Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись – как же быть, —
Твое Величество об камень расшибить».
Смысл этой басни всякий знает…
Но должно – тс! – молчать: дурак – кто все болтает.
– Браво! Просто прелесть! – одобрил Евдоким. – Дай-ка мне, я перепишу… Только, по моему мнению, слово «пешки» заменить следует «шашками»… Да и вместо «величества» другое слово требуется. Очень уж ты разошелся! Нагореть может!
– Ладно, поправим, – согласился Денис и рассмеялся: – Басня же… Не такие еще пишут!
Вскоре, переписываемая из одной заветной тетрадки в другую, басня молодого кавалергарда Давыдова уже гуляла среди военных. Нашлись люди, причастные к литературе, которые по-настоящему оценивали достоинства произведения, признав в авторе несомненный талант. Один из таких людей – Сергей Никифорович Марин, офицер Преображенского полка, с которым познакомил Четвертинский, – славился своими бойкими, шуточными стихами. Его пародия «Признание в любви военного» имела большой успех среди гвардейцев. Познакомившись с Денисом, Марин сказал:
– Вы обладаете всем, чтоб стать превосходным писателем… Но послушайте мой добрый совет: избегайте столь резких концов, как в этой басне, не заостряйте слишком сатирической мысли…
Другим ценителем был один из друзей Каховского – офицер Измайловского полка Алексей Данилович Копьев. Смуглый, худощавый и желчный, не терпевший, как и Каховский» всяких «бештимтзагеров», Алексей Данилович при Павле был разжалован в солдаты за появление на маскараде в «шутовской» одежде, являвшейся карикатурой на гатчинскую форму. Снова офицерский мундир надел недавно. Копьев лет десять назад написал либретто комической оперы «Лебедянская ярмарка», сочинял ядовитые, порой циничные экспромты, перевел трактат французского политического деятеля Неккера «Счастье дураков».
Зайдя к Каховскому, Алексей Данилович сказал:
– Ну, любезный друг, братец твой Денис меня удивил… Не ожидал!
– Что же случилось? – встревожился Каховский, у которого Денис давно уже не был.
– Да ты разве про басню его не слыхал?
– Понятия не имею… Какая басня?
– Странно! – недоверчиво посмотрев на приятеля, заметил Копьев. – Я полагал… Но ежели не знаешь, изволь… По рукам у нас ходит, я сам списал.
Он достал из кармана бумагу, протянул продолжавшему недоумевать Каховскому. Тот прочитал. Басня понравилась, на лице выразилось удовольствие. Однако тут же промелькнула мысль, что фиговый листочек, прикрывавший замысел, слишком прозрачен. Могут быть неприятности.
– Нет, слог-то каков! Легкость стиха какая! – продолжал восхищаться Копьев. – Ведь этак сей юноша скоро всех наших пиитов перещеголяет. Талант, друг любезный, талант истинный!
– Однако ж, – усмехнулся Каховский, – нам с тобой по горькому опыту известно, что не всякие таланты поощряются,..
– Ныне времена другие! – махнул рукой Алексей Данилович. – Ты скажи, когда Денис навестить тебя собирается? Хочется по душам с ним поговорить.
– Что ж, приходи завтра вечером, пошлю за ним камердинера, – сказал Каховский. А сам подумал: «Следует все же Дениса предупредить, удержать в пределах благоразумия».
И на следующий день свои опасения высказал Денису. Но, кажется, было уже поздно.
Басня, как нельзя лучше отражавшая фрондерские настроения офицерства, вызвала большие толки7. Польщенный похвалами товарищей, Денис вспомнил о басне Сегюра, переделку которой начал еще в Москве. Быстро закончил ее и под названием «Река и зеркало» пустил по рукам. И хотя не было уже в живых того, чей «гнусный вид» заставил тогда взяться за эту басню, тем не менее смысла она не потеряла.
Строки были колючие, злые.
За правду колкую, за истину святую,
За сих врагов царей – деспот
Вельможу осудил: главу его седую
Велел снести на эшафот.
Но сей успел добиться
Пред грозного царя предстать —
Не с тем, чтоб плакать иль крушиться,
Но если правды не боится,
То чтобы басню рассказать.
Царь жаждет слов его; философ не страшится
И твердым гласом говорит:
«Ребенок некогда сердился,
Увидев в зеркале свой безобразный вид;
Ну в зеркало стучать и в сердце веселился.
Что может зеркало разбить.
Наутро же, гуляя в поле.
Свой гнусный вид в реке увидел он опять.
Как реку истребить? – Нельзя, и поневоле
Он должен был и стыд и срам питать.
Монарх, стыдись! Ужели это сходство
Прилично для тебя? Я – зеркало: разбей меня.
Река – твое потомство: Ты в ней найдешь еще себя».
Монарха речь сия так сильно убедила,
Что он велел ему и жизнь и волю дать…
Постойте, виноват! – велел в Сибирь сослать,
А то бы эта быль на басню походила.
Денис не знал, что некоторые переписчики произвольно изменяли текст обеих его басен. В первой он сам исправил слово «величество» на «могущество», но переписчики восстановили первоначальный вариант. А второй басне многие дали название «Деспот», резко усиливая ее остроту. Именно под таким названием кто-то записал басню Давыдова в альбом тригорской помещицы Прасковьи Александровны Осиповой, ближайшей соседки Пушкиных.
