Виктор Кравченко - Я избрал свободу
Было очевидно для каждого инженера, что этот химический завод, также как и многие из новых советских промышленных предприятий, работал с большими перебоями. Строительство было спешным и во многих отношениях незаконченным. Монтаж был убогим. Рабочие были недостаточно подготовлены. Правда заключалась в том, что недостаток опыта и ошибки были причиной несчастных случаев здесь до чистки и они продолжали вызывать несчастные случаи сейчас, когда «враги народа» были уже уничтожены.
«Наркомтяжпром завален докладами об условиях, которые могут вызвать несчастные случаи,» сказал товарищ Л. «Многие из этих докладов были написаны теми же людьми, которые позже признались в саботаже. Есть ли какой нибудь смысл для инженеров предупреждать о катастрофах, которые они сами подготовляют?»
«Я думаю, что нет.»
«И примите во внимание, каково бы было влияние на общественное мнение, если бы правительство обнародовало эти доклады на суде? Эх, я лучше придержу свой язык. Когда сердце полно, оно не может сдерживаться.
Что было правильно в отношении химических предприятий, относилось также и к угольным шахтам. Однажды секретарь партийного комитета, Сифуров, вызвал меня в свой кабинет. В это утро были затоплены некоторые шахты. Известия о несчастном случае распространились по всему городу и Сифуров был очень угнетен.
«Товарищ Кравченко, нам нужны несколько сотен пар резиновых сапог для людей, откачивающих шахты,» сказал он. «Я слышал, что у вас есть запас сапог и мне нужно ваше сотрудничество».
Я, конечно, согласился уступить сапоги. Затем я вовлек его в разговор о несчастном случае. Я хотел знать, был ли это новый случай саботажа.
«Нет никаких оснований приходить к таким заключениям, сказал Сифуров. «Покажите мне такое угольное предприятие, здесь или заграницей, которое бы не страдало от взрывов, обвалов и затоплений, это в порядке вещей, особенно здесь, где установки достаточно примитивны».
«Но,» настаивал я, «мы знаем из процессов и дознаний, что кемеровские шахты были переполнены вредителями». Секретарь партийного комитета долго смотрел на меня, криво усмехнулся и переменил тему.
Несколько позже у меня была беседа с одним из руководителей местного угольного треста, с которым у меня установились дружеские отношения. Наши переговоры затянулись дольше нормального времени и мы остались одни. Вдруг без всякого особого повода, он подошел к своему сейфу и вынул картонную папку, которую молча протянул мне. Я открыл папку и начал читать копии докладов в Главуголь в Москву.
Это были доклады, посланные задолго до того, как произошли мнимые взрывы и акты саботажа. Тревожным и иногда отчаянным языком они предупреждали, что для избежания несчастных случаев с людьми и убытков, должны быть без замедления приняты предупредительные меры. Значение этих предупреждений было достаточно ясно. Вредители едва ли стали бы так настойчиво просить предупредить их собственные преступления…
Признания Норкина о подпольной типографии были подтверждены на судах в Кемерово и Новосибирске другими заключенными и поддержаны фотографиями печатной машины и копиями антисоветских листовок, это было одно из немногих признаний, как будто подкрепленных документальными доказательствами. Я был заинтригован этой историей и никогда не пропускал случая пролить на нее свет, теперь, когда я находился на месте преступления.
За мое почти годичное пребывание в Кемерово мне удалось собрать вместе различные факты и они дали страшную картину. Я не могу открыть, как я собрал эту информацию по частям, т. к. это грозило бы жизни честных людей. Я должен ограничится просто констатацией ужасной правды — правды настолько ужасной, что я не мог ей поверить, пока не получил неопровержимых доказательств.
Тайная типография действительно существовала. Много раз я бывал в подвале, где она стояла; там были отчетливые следы ее присутствия. Листовки, нападавшие на Сталина, и призывавшие к восстанию, действительно печатались. Но машина была установлена, листовки составлялись и печатались самим НКВД. Для того, чтобы быть уверенными, что об этом не будет разговоров, творцы этой ужасной комедии использовали в качестве работников заключенных, присужденных к смерти или долгому заключению. Работа была проделана под покровом ночи. Заключенные были, конечно, под постоянным надзором, а техническое руководство осуществлялось чекистами, специализировавшимися в таких вещах.
«Но как же с листовками?» спросил я одного человека, который знал эти факты. «Ведь говорили, что тысячи их были здесь распространены».
«Какая глупость!» ответил он. «Вы достаточно хорошо знаете, что каждый, кто осмелилися бы поднять такую листовку был бы арестован. Но я не знаю ни об одном аресте по такому обвинению; и никто другой не знает этого. Никто из рабочих даже никогда не слышал об этих знаменитых листовках до суда. Может быть заговорщики печатали их просто для того, чтобы им было что почитать на ночь?»
ОТРЫВОК ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
Начинает эту главу Кравченко описанием того, как подействовало на советских людей заключение пакта между СССР и Германией. Здесь подробно рисуется, как воспитывалась годами в них враждебность к гитлеровскому режиму и как подобный пакт казался советским людям совершенно невероятной вещью. Вскоре после заключения этого пакта, он посетил Москву и был поражен тем, насколько серьезны были приготовления к пропагандированию немецкого искусства, музыки и даже нацистских экономических и военных достижений. Он утверждает, что Сталин почти до самого начала войны Германии против СССР верил в этот союз.
Советская иерархия не нуждается в особых аргументах, чтобы воздействовать на мнение партии.
Единственно, что мы знали наверняка, это то, что наша страна исключила себя из кровавой войны, опустошавшей Европу и это казалось делом достойным благодарности. Более того, мы получали кое какую прибыль от войны — половину Польши, Бессарабию, позже три прибалтийских республики — как награду за нейтралитет Кремля.
Мало кто из нас предвидел, что Россия будет так же брошена в огонь и что ее материальные и человеческие потери будут большими, чем у всех остальных народов, вместе взятых. Мы считали несомненным, что сражающиеся страны с течением времени обескровят себя, оставив СССР действительным хозяином Европы. Политическая формула гласила, что пока капиталисты дерутся, мы будем усиливаться, вооружаться и использовать военный опыт других. Когда капитализм и фашизм ослабят друг друга, мы, если это будет нужно, бросим на весы истории двадцать миллионов вооруженных до зубов людей; к этому времени революции во многих странах Европы перейдут из теоретической в практическую стадию.
