Михаил Демин - Таежный бродяга
Вероятно, кто-нибудь удивится: как и почему экспедиционные деньги доверили именно мне — недавнему лагернику, старому бродяге. Однако удивляться тут нечему. Дело в том, что почти все рабочие нашей партии были такими же, как и я.
Бывшие уголовники, дети ГУЛАГа, они сохранили здесь кастовые традиции, держались все вместе, жили одним коллективом. С помощью Вани Туманова попал в этот коллектив и я. И за деньгами меня послали вполне спокойно. Ребята знали: я не обману их, не сбегу, не смогу подвести своих. А если и подведу — далеко мне уйти не дадут…
И вот теперь, простившись со случайными товарищами по ночлегу, я шагал, раздвигая хвойный подлесок, спешил к своим ребятам. И вспоминал события минувшей ночи. В общем-то, никаких событий и не было — была маята, растерянность, безысходность… Событий не было, но все же я знал: я получил как бы первый урок: начал приобщаться к неведомой мне, непонятной жизни. Что-то во мне незаметно сдвинулось, изменилось за эту ночь. И удивительное дело, земля эта уже не казалась мне столь чужой и враждебной, как раньше. Она простиралась вокруг — непомерная, суровая, исполненная изобилия, и сам я был частью ее, и с облегчением чувствовал это.
Сладостное чувство освобождения испытывал я сейчас — чувство освобождения от страха перед неведомым!
На опушке, на изгибе дороги, я остановился, вытянув шею, и отыскал взглядом путников. Черные четкие их фигуры маячили на гребне увала. Они шли к востоку и там, куда они уходили, небо белело, наливалось пронзительным светом.
Один из них — невысокий с ружьем — вскинул руку, махнул, что-то крикнул невнятно. Потом он исчез — канул вдали. (С этой ночи, кстати сказать, началась моя дружба с Ананьевым. Впоследствии он стал героем многих моих рассказов и повестей. Мы часто с ним виделись и нередко со смехом поминали подробности первой нашей встречи.)
Вот так эта встреча закончилась… Проснулся ветер, загасил последнюю звезду. Горизонт раздвинулся, и над тайгой, смывая тени, взошел полярный день — ослепительный и недолгий.
ОТРЕШЕННЫЕ ОТ МИРА
Это случилось в урочище реки Подкаменная Тунгуска. Отправившись на охоту, я сбился с дороги, проплутал весь день и, помнится, брел — утомленный, зазябший — по незнакомой тропке, вьющейся в белых, опушенных инеем, зарослях ивняка.
В общем-то я не очень беспокоился по поводу того, что заблудился; далеко отойти от базы я не успел и знал, что так или иначе сумею отыскать ее. Я шел не спеша, посвистывал и размышлял об этой земле, о путях истории, о вторжении России в азиатскую глушь. Тема колонизации Севера и покорения тайги интересовала меня тогда чрезвычайно. Тропинка вилась среди кущ и сугробов, и была она едва приметна, но все же — протоптана людьми. Кто проторил ее? — думал я, — зачем и когда? Может быть — тунгусские охотники, звероловы… а может, тут проходили когда-то далекие мои предшественники, землепроходцы?
У каменистого бугра тропа вильнула. И за поворотом на ней, на чистой пороше, обозначились человечьи следы. Они пересекали наискось мой путь и пропадали в чащобе.
Вот следы, — думал я (думал, разумеется, уже стихами, ощущая тихий рождающийся из глубины распев). Вот следы. В блеске стылого дня кто-то шел, обгоняя меня. Вот смешались на дне колеи со следами чужими — мои. И за мной, и за мной, где-то там, кто-то тоже идет по пятам. Он идет, он на землю глядит. Под ногами планета гудит. Над простором дымится заря. Пусть растет, не кончаясь вовеки… так ручьи превращаются в реки, превращаются реки в моря!
Заметив на тропе чужие следы, я в сущности, не обратил на них внимания; из мира реального я невольно переключился в мир воображаемый, отвлекся, углубленный в поэтические образы. А делать этого не следовало. В тайге надо быть постоянно собранным и крайне осторожным. Нельзя упускать из виду ни единой мелочи. Иногда такие вот мелочи нежданно оборачиваются бедой…
Из кустов — справа от меня — раздался резкий голос:
— Стой! Замри! Стреляю.
И сразу же я различил характерное сухое клацанье ружейного затвора.
Я остановился, растерянно озираясь. Незнакомец захватил меня врасплох. Несмотря на то, что я был вооружен — тащил на плече заряженную двустволку — сейчас я находился в полной его власти. Существует старинная таежная заповедь: "Хозяин всегда тот, кто заметит первым" … Вот это как раз — и произошло! Он заметил меня и подстерег. И держал теперь на прицеле, сам — в то же время — оставаясь невидимым, надежно укрытым в кустах.
— Сними ружье и возьми его за спину! — приказал голос.
Я послушно выполнил приказ.
— Теперь переломи там стволы и вытряхни патроны!
— Но как же я могу — за спиной? — проговорил я озадаченно. — Ведь неловко же…
— Ничего! — сказал человек из кустов, — пошарь пальцами… И не тяни, ну! Быстрее! Считаю до пяти.
И он размеренно и звучно начал отсчитывать секунды.
По счету «пять» я наконец справился с задачей. Патроны мягко упали в снег. Тогда незнакомец сказал:
— Брось ружье в сторону. Подальше — вон к той валежине.
Верхушки кустов шатнулись и, затрещав сучьями, человек вышел на тропу.
Он был одет по-тунгусски — в меховые расшитые бисером сапоги (они назывались здесь "бокари"), в оленью «малицу» — дошку с капюшоном. Однако лицо у него было типично русское, с мягкими чертами, с окладистой, сивой, густой бородою.
Он держал под мышкой пятизарядную, армейского образца, винтовку. В другой его руке — в корявых, темных пальцах — зажата была ивовая веточка. И поднеся веточку ко рту, покусывая ее задумчиво, незнакомец спросил, оглядывая меня с головы до ног:
— Кто таков? Откуда?
Стараясь отвечать как можно внятнее и точнее, я пояснил ему, что работаю в экспедиции, что отряд наш базировался у Лисьего Ручья, а сейчас переместился дальше на север — в зимовье со смешным названием "Гнилой Шаман".
— Ага! — кивнул он, — та-ак. Вот почему там — у Шамана — стало шумно! А мы-то все понять не могли… Значится, экспедиция. — Крошечные медвежьи глаза его сощурились и ушли в тень. — Много же вас тут развелось… Ох, много! Ну, что ж. Пошли.
— Куда? — спросил я. — Мне к своим надо…
— Идем, идем, — сказал он, подталкивая меня в плечо. — И поменьше спрашивай.
— Но все же — куда?
Незнакомец не ответил — усмехнулся в бороду.
Подойдя к валежине, он нагнулся, покряхтывая, поднял и отряхнул от снега мое ружье. Потом закинул его за спину. И властно махнул мне рукой.
— Айда!
* * *Малое время спустя я сидел в полутемной, низкой, жарко натопленной комнате. Изба топилась по — черному — дым выходил не в трубу, а в волоковое оконце над дверью. Таких первобытных строений я до сих пор еще не встречал — только читал о них в исторических романах. Окна здесь были затянуты рыбьим пузырем, стены сложены из вековых неохватных лиственничных бревен. В щелях шевелились тараканы. Над головами текли, свиваясь, синеватые дымные полосы. От духоты и едкого чада спирало дух и щипало глаза.
