Владислав Бахревский - Савва Мамонтов
— Киром крыты, — объяснял Пупыкин, — нефтяной землей.
Ходили к развалинам ханского дворца. Последний бакинский хан Гуссейн-Кули в конце прошлого века присягнул на подданство России, но вскоре отпал от нее, ушел под руку персидского шаха, а когда была присоединена Грузия, снова изъявил коварную покорность. При сдаче города 8 февраля 1806 года был предательски убит главнокомандующий русской армии князь Цицианов.
— Впрочем, — рассказывал Пупыкин, — Баку присоединили к России еще при Петре Великом, а вот Анна Иоанновна вернула его Персии.
Любовались Шах-джами — древней шахской мечетью, построенной в 1078 году, ходили осматривать маяк, где сохранилась крепостная стена, а сам маяк был устроен в круглой Девичьей башне.
Мечетей в городе было одиннадцать. Основное население составляли азербайджанские татары — мусульмане-шииты. Православная церковь была одна, армянских — две. Армяне жили обособленно и богато. Вся городская торговля была в их руках.
Производил впечатление Черный город. Здесь работали и строились нефтяные и керосиновые заводы. Топились местный поселок и сами заводы отходами из нефти. Дым над поселком восходил черными маслянистыми клубами, и земля здесь всюду была черная, пахнущая нефтью.
На том осмотры города кончились. Питался Савва одними сардинами. Готовить не надо. Сардины на завтрак, сардины на обед, на ужин.
Через две недели бакинского житья Савва не выдержал и написал отцу письмо. Просил разрешения вернуться. Конторскую работу и в Москве можно найти, зимой в Баку жизнь совершенно замирает, даже лавки многие закрываются. Если пребывание в Баку необходимо, можно вернуться в город весной.
Иван Федорович был неумолим. «В Москве одно лишь развлечение на глазах и чад в голове, — писал он сыну. — Вот тебе образчик, Савва: Федор и Анатолий, совершеннолетние молодые люди, не могут жить и содержать себя… Ничего не делают, скучают и ходят с туманом в голове, а отчего это? Оттого, что они не привыкли к трудам…»
Впрочем, Иван Федорович желал сыну добра. На его письме он сделал запись: «Жаль мне Савву, но слава Богу, что он на деле и не дома».
Надо было как-то устраивать жизнь. Савва предложил Пупыкину поселиться в своей квартире, а для того, чтобы избавиться от непереносимых уже сардин, наняли кухарку Анну Петровну. На двоих, стол им стоил тридцать пять рублей.
Ездили в окрестности города, в Сураханы, смотрели брошенный, полуразрушенный храм огнепоклонников.
— Здесь есть выходы газа, и когда-то в этом священном месте горели вечные огни, — объяснял Пупыкин. — Армяне говорят — в древности Баку был городом огнепоклонников. Его называли Багаван.
— А что означает слово «баку»? Огонь?
— Да нет, «баку» вроде бы производное, испорченное от персидского слова «бадкубе» — удар ветра.
Северные ветры вскоре дали о себе знать. Стало так нестерпимо скучно, что Савва завел собаку. Назвал пса «Нигилист».
3Жизнь переменилась неожиданно. Директор Бекман предложил Савве поездку в Персию. 19 декабря 1862 года они взошли на пароход, спустились к югу, миновали порт Ензели и пристали к одному из островов Ашур-адэ в Астрабадском заливе. Здесь располагалась русская морская станция. Из Ашур-адэ на лодках приплыли в Гяз, защищенный от ветров и морских бурь Потемкинской косой, уладили пограничные и таможенные дела, заплатили пошлину.
Еще на пароходе Савва познакомился со своим телохранителем — черкесом Ала-Верды. Мы не знаем имени этого преданного человека, но молодой купец дал ему удобное для себя имя, на которое тот охотно откликался.
Черкес был громадного роста, правая длань его постоянно лежала на рукояти большого кинжала.
— Почему он ходит за мной, как тень? — спросил Бекмана Савва.
— Он к вам приставлен, — улыбнулся Бекман. — В Персии небезопасно.
Купили лошадей и верхами три дня добирались до города Шахруда.
Шахруд стоит на границе Мазандерана и Хоросана, на границе гор и Большой соляной пустыни, по-персидски Дешт-и-Кевир.
Бекман представил Савву работникам фактории, назначил торговым приказчиком в лавке и отбыл в Барферуш, где у «Закаспийского Торгового Товарищества» имелась еще одна база.
Управляющий Шахрудской фактории был родом из Тифлиса, человек средних лет, одинокий. Савва ему понравился.
Отчетность вел персианин — почтенный мулла Абдерасул.
«Что ж, батюшка, торговать так торговать», — сказал себе Савва и стал вникать в дело, раскладывать товары, чтоб в глаза бросались, считать деньги, барыши.
Порядки в фактории были заведены местные, какие приняты у купечества Востока. Обедать сходились на крыше жилого дома. Наверху ветер обдувает.
Мулла Абдерасул почитал долгом давать наставления молодому русскому.
— У нас много, много недобрых людей. Никогда не расслабляйся. Наши люди хитрые, сначала улыбнутся, а потом убьют.
Женщины носили чадру, но иногда чадра — эта черная шелковая тюрьма, не скрывала, а, облекая, только подчеркивала изумительную красоту лица. Глянет встречная красавица и прожжет пламенем глаз.
Приходили письма от Ивана Федоровича, просил терпеть, учиться торговому делу. Восток — мудрый, Персия — древняя, ее купечество торгует не одну тысячу лет. Наверное, есть что перенять.
Савва так не думал. Из Персии Россия вывозила пшеницу, рис, табак, хлопок, шелк-сырец, изюм, свежие и сушеные фрукты, красящие вещества, опиум, шерсть, москательный товар, лошадей, баранов да еще жемчуг, бирюзу. Из промышленных изделий — шали, шелковые ткани, ковры. Ввоз подавлял вывоз. Из России шли бумажные ткани, фарфор, фаянс, стекло, металл и уж такая всякая всячина, что и не перечтешь: серпы, косы, грабли… Ввозили чай, сахар, кофе, пряности…
Тонкость торговли была не в продаже, а в умении избежать таможенных поборов.
Персидские купцы платили два с половиной процента пошлины, турецкие — четыре, европейские — пять. Но вся ловкость заключалась в том, чтобы заплатить не по стоимости товара, а по количеству вьюков. Все таможни были сданы в откуп, откупщики старались привлечь купцов к себе. Приманивали скидками. Чем больше провезешь товара, тем меньше заплатишь.
В каждом городе, однако, имелась своя таможня. Иностранцы эти пошлины не платили, а вот персидским купцам приходилось раскошеливаться.
Текущие дела — верные убийцы жизни. Савва входил в них, как садист, с наслаждением уничтожая свое бесценное время, это была месть отцу, а может, и всему человечеству. Желаете, чтобы я, светлый, в лавке пропадал, за тридевять земель?! Пропадаю! Радуйтесь!
