Алексей Будберг - Дневник белогвардейца
В газетах характерна покаянная передовица Известий С. и Р. Депутатов, подвергнутых уже херему грядущих к власти большевиков. Очень хороша речь казака Агеева и разумна речь Гольдштейна; но что теперь в этих речах, кои уже не в силах ни остановить, ни изменить ход событий, управляемых властью освобожденной от всяких уз и препон толпы. Кто то очень удачно сравнил вождей нашей революции с неосторожными людьми, выпустившими из за решеток своры диких зверей и вынужденных теперь нестись во весь дух впереди этой своры и все время бросать им какие-нибудь подачки, ибо иначе их нагонят и разорвут в клочья.
Пока выпущенные на свободу зверьки наслаждались новизной нового положения и пока у них не разыгрался аппетит, они довольствовались малым и пустяковым, но сейчас они вошли во вкус и им нужно существенное и с жирком, и с вкусными корочками. A сие им и в весьма обольстительной форме сулят товарищи большевики, которые и будут несомненно очередными новыми лидерами этой бешеной скачки-погони, до тех пор, пока не выбросят все, что только смогут; тогда свора разорвет и их.
В статье Homo Novus удачно переделаны слова Гейне о том, что "мир есть греза богов", в русской действительности это "греза самоедского бога, нажравшегося на ночь жирной свинины и притом не свежей".
Дедушка русской революции Чайковский вопит: "вы аппелируете к разуму, а ответь получаете шкурный..." Все это так; все это ужасно своей непреложной правдой; но за то также верно и также ужасно, что все вы революционеры и quasi народники абсолютно не знали своего народа; сами создали своего гомункулуса, сами облекли его в измышления собственной фантазии, опоэтизировали, разукрасили, преклонялись, восторгались... и ныне доехали до настоящего положения, которое в скором будущем сожрет и вас самих. Мозговики, утописты, фантазеры, вы в вашей борьбе с монархией в пику ей создали воображаемый русский народ, не понимая даже невозможности для него быть при его историческом прошлом тем, чем вы хотели его изобразить и чем он никогда в действительности не был да и быть не мог. Дедушка обижается, что ему отвечает шкура, а не разум; а где же взяться этому разуму, и как ему победить веления этой самой шкуры, ощущениями и потребностями которой народ только и жил; дедушка обижается, что народ живет, думает и чувствует только шкурой. Проглядел дедушка русскую действительность; не понял во время и не учел того, что русская жизнь не могла дать иных результатов и что негде было родиться настоящему разуму в кошмаре русской деревни. Господа экспериментаторы русских революционных эпох воображали русский народ по quasi народным романам и повестям, да по показаниям тех экземпляров русской интеллигенции, которая, опростившись по наружности, самоотверженно шла "в народ" и, потершись там, начинала воображать, что она тоже народ и в совершенстве знает народную душу, и судила о народе по собственному принесенному извне внутреннему содержанию, распространяя его совершенно ошибочно на актив всего народа.
Икс в формуле был подложный, а потому и выводы получились неверные, фальшивые. Только Меньшиков пророчески указал на грозное предостережете, данное замечательной книгой Родионова: "Наше преступление". Автора нарекли тогда черносотенцем, хулителем русской деревни и русского народа, ну, а теперь достаточно развившиеся экземпляры Родионовского зверинца вылезли на свободу и, ничем не сдерживаемые, показывают свой высокий класс. Пока их кое в чем сдерживают уцелевшие остатки плотин разрушенной государственности; но за то каким потоком он разольются потом, когда исчезнуть последние следы страха перед тюрьмой, полицией плетьми и прочими судебными неприятностями.
Вечером один из членов корпусного комитета старили унтер-офицер 47-го полка К. принес начальнику штаба письмо, случайно к нему попавшее по одинаковости его фамилии с фамилией настоящего адресата. Писано на машинке, подпись Миша; даются какие-то таинственные распоряжения явно большевистского характера но очень ясна фраза: "вчерашнее собрание показало, что власть и влияние командира корпуса еще слишком велики и поэтому командира "надо убрать", для чего в Боровку посылаются двое надежных ребят, которым надо помочь в исполнении этого поручения".
Бедный К., старый и очень разумный солдат, пришел ко мне совсем растерянный меня же это письмо страшно обрадовало, ибо было оценкой моей тяжелой работы и воочию доказывало, что я мучусь, терзаюсь и рискую не даром и своим телом все еще сдерживаю кое что; это больше всяких наград вознаграждает меня за все пережитое и переживаемое; значить, я все еще фигура, достойная своего места и положения и мешающая изменникам и мерзавцам творить свое злое и гнусное дело; значить, все мои поездки и весь расход нервной энергии и последних остатков здоровья не бесполезны.
Письмо это страшно облегчило мое нравственное состояние; оно сняло с меня долю той тяжести, которая меня давила; я сознаю, что, все равно, спасти всего положения я, конечно, не могу, но на своей стрелке я еще не лишний и останусь на ней стоять, пока буду в силах.
Ну, а выступлений и покушений я не боюсь; лишь бы смерть, пришла сразу и без мучений; такой смерти в бою я всегда хотел. Больше двух месяцев я езжу по частям, не имея при выезде уверенности, что вернусь живым, и по этой части на моей чувствительности наросли толстые, претолстые мозоли.
Во всяком случае большое спасибо товарищу Мише и ошибке почты; третьего дня я просил Болдырева подыскать мне заместителя, ибо тревожные признаки по части здоровья заставляли опасаться возможности сразу свалиться и выйти из рабочего строя, но теперь я буду держаться, пока стою на ногах и пока не почувствую, что дальнейшее мое пребывание здесь бесполезно или вредно. Пока могу, не дам товарищам Петровым и Федотовым радоваться, что с их пути ушел тот, кто им мешает и кого они боятся открыто уничтожить.
16 Октября.Ясный день и настроение, особенно после вчерашнего Мишиного письма, самое радостное, даже мало подходящее ко всей обстановке. Быть опасным для этих господь - большая заслуга.
Газеты полны описаний ужасов, творимых на фронте и в стране войсками и запасными частями; на юго-западе товарищи солдаты, по донесениям товарищей комиссаров, своими "мирными подвигами заставляют вспоминать нашествия гуннов и иных варварских полчищ и орд". Потрясающее письмо прислали офицеры Л. Гв. Петроградского полка на имя Керенского; письмо спокойное, корректное, но ужасное по своему могильному спокойствию и по заключенной в нем правде.
Брусилов в Москве и громит демократию; удивительный хамелеон этот главковерх из бывших берейторов при Царских и высокопоставленных особах. Никогда не забуду его первого приезда в Двинск только что назначенным Главковерхом, когда на армейском съезде он молился о мирe без аннексий и контрибуций (Алексеев только что слетел за противоположное) и в конце речи схватил откуда-то взявшейся красный флаг и стал махать им над головой. Недурное занятие для недавнего генерал-адъютанта, готового, очевидно, на все, лишь бы добиться у толпы популярности и триумфа. Я совершенно понимаю, что для того, чтобы сохранить власть над толпой таким лицам, как старшие начальники командных верхов, необходимы многочисленный и серьезные уступки из старого обихода, но этому есть пределы. Я пока довольно прочен по части своего авторитета (вчера получил на это аттестацию от своих врагов), но никогда еще я не уступил толпе ни в чем существенном, серьезном; я давал ей по ее требованию только пустяки; без ее требования я осуществить очень многое, но дал это добровольно, предупредив неизбежные в будущем требования. Я не позволил, например, в корпусe никаких грязных выпадов против Царской семьи, потребовал в этом деле поддержки комитетов, сумел их убедить в непорядочности и неблагородности таких выпадов, и меня до сих пор слушаются.
