Алла Андреева - Плаванье к Небесному Кремлю
Через много лет я поняла, какое значение и для меня, и для Даниила имели книги, прочитанные в детстве и отрочестве. Я в те годы долго была переполнена приключенческими романами Эмилио Сальгари и Майна Рида, историями о рыцарях и принцессах, сказками. Одной из любимых книжек было детское изложение легенд о рыцарях короля Артура. Я все это читала, читала и этим жила. Мне было уже ясно, что женщине жить надо для того, чтобы любить. И вот что забавно, к вопросу о модном сейчас сексуальном воспитании. У меня его не было. Дома никогда на эту тему никто не говорил ни слова, хотя отец был физиологом. Все так сказать «необходимые» сведения я получила во дворе, в самом уличном изложении. Они не произвели на меня впечатления. Думаю, что должна благодарить за это рыцарей и принцесс, которые перевесили остальное. Больше того, мои царевны и герои не только не свалились в подворотню, а наоборот — возникло сомнение в сведениях, полученных в подворотне. Что-то в них было не так, потому что к Тристану и Изольде они отношения иметь не могли. А в истинности Тристана и Изольды сомнений не было никаких. Откуда у десяти — двенадцатилетней девочки родилось это четкое представление о том, что мое назначение в жизни — любить, абсолютно ничего для себя не требуя? Я встречу однажды того, кто будет предан какому-то важному делу, то есть рыцаря-крестоносца, и буду рядом с ним ради него и его дела.
Интересно, что я и мои подружки читали одни и те же книжки, позднее вместе слушали Лоэнгрина, но только я так представляла себе свою будущую любовь.
Сейчас мне иногда задают вопрос, почему же я подробно не расспрашивала Даниила Андреева о том, откуда он получал сведения, какие у него были состояния, благодаря которым он писал «Розу Мира». А все очень просто. На всю жизнь с тех самых пор я поняла, как трагически неправа была Эльза из «Лоэнгрина», как она потеряла любимого. И слова: «Ты все сомнения бросишь, ты никогда не спросишь, откуда прибыл я и как зовут меня» — выжжены в моей душе навсегда. Поэтому я не расспрашивала мужа о том, о чем не следовало. И это понимание родилось тогда, у той растрепанной девочки.
Кстати, лохмушки доставляли мне много огорчений. Кроме историй о рыцарях я читала приключенческие романы, где обычно были две героини. Одна черноглазая, смуглая, смелая, она скакала на конях. У Эмилио Сальгари это была дочь предводителя индейского племени, ее звали Миннегага, она была совершенно великолепна. Вторая героиня была голубоглазой блондинкой, все время плакала и падала в обморок. И когда я смотрела в зеркало и видела безнадежно светлое личико с голубыми глазами, и хоть бы косы на голове, а то нет, Господи, как меня это расстраивало!
Со временем зачитанных до дыр Жюля Верна и Сальгари сменили — и уже навсегда — Шекспир, Гофман и Диккенс. Пушкин, Лермонтов и Гоголь казались чем-то органически живущим рядом, как воздух, деревья, музыка. Легенды же о рыцарях Круглого стола и короле Артуре сопровождают меня всю жизнь. Начитавшись Шекспира, я влюбилась в Марка Антония. Забавно, что мне совсем не мешали ни наличие Клеопатры, ни даже то, что он жил много веков тому назад. Живущую в мире фантазий девочку трудно было назвать христианкой, хотя я себя таковой считала при полной неграмотности во всем, что касалось религии. Около меня не было ни одного не то что воцерковленного, а просто реального христианина. К заутрене мы ходили на улицу к храму на углу Столешникова переулка и Петровки, и, думаю, благовест Москвы, начинавшийся с колокольни Ивана Великого, делал с моей душой то, что не удавалось никому из людей. Обычно это называется подсознательным стремлением ко Христу, на самом деле, конечно, было рукой моего Ангела Хранителя.
Мои попытки читать самостоятельно Евангелие были неудачными, а книга «Мифы и легенды Древней Греции» казалась понятной и очень увлекательной. Соперничать с ней могли разве что рыцари Круглого стола. А потом произошло следующее. Я прочла книгу — по-моему, автором был Эберс, а книга называлась «Серапис» и кончалась тем, что христиане разбивают статую бога Сераписа. Я со всей страстью пережила гибель статуи и решила стать язычницей. Никому ничего не говоря, я бегала в Музей изящных искусств молиться статуям греческих богов. Откуда у меня возникло и вовсе странное желание стать ведьмой, я уж совсем не знаю. Оно было очень сильным, и я, по своей наивности, стала искать по советским библиотекам книги с руководством по колдовству. Их я не нашла, но хорошо помню одну ночь. Все выглядело совсем буднично, как всегда у меня была бессонница. Я лежала и размышляла… И в потоке мыслей — как молния — мне ясно открылась греховность и недопустимость желания быть ведьмой. И я всей душой и навсегда от этого отказалась. Конечно, это тоже было прикосновением Ангела Хранителя.
Моя детская способность к сопереживанию имела странное последствие. В двенадцать лет из-за нее я получила заболевание — тик. Я часто возвращалась из школы на трамвае, выскакивала у Петровских ворот, вприпрыжку бежала домой по Петровке, мимо Петровского монастыря. У монастыря на земле сидел нищий. Голова у него дергалась. Меня залила такая отчаянная жалость, что мгновенно я как бы всего его вобрала в себя. Я стала этим нищим. Домой я пришла уже больной. И как меня ни лечили, тик остался на всю жизнь. Позднее я уже знала за собой эту особенность, и, встречая на улице человека, например, с болезнью святого Вита, переходила на другую сторону. Эта странная способность острого сопереживания через много лет обернулась хорошей стороной, когда мы жили уже вместе с Даниилом и он работал над романом «Странники ночи».
В 29-м году я окончила семилетку, а Даниил — Высшие литературные курсы.
Школу мы кончали сходным образом. Я совершено ничего не понимала в математике. Преподавал ее Константин Львович Баев, он работал еще и в планетарии и сносно относился ко мне только потому, что я увлеклась астрономией, которую он же и ввел в школе. На выпускной экзамен — последнюю контрольную по математике — я к тому же опоздала. Константин Львович рассердился и дал мне отдельное задание. Когда я взглянула на него, то сразу поняла, что нечего и пытаться решать. Я тут же переписала задание на листочки и разослала нескольким лучшим ученикам, тем, кто обычно мне помогал. Но, увы, получила ответы: «Не могу, ничего не понимаю». Видимо, рассердившийся Константин Львович выдал мне такое, что вообще не имело решения. Я подумала, подумала, написала стихотворение и подала его вместо решения задачи. И получила отметку «успешно»!
С физикой дело обстояло хуже. Последним заданием по физике была динамомашина. Как она работает, объяснял мне очень хороший преподаватель. Много раз объяснял папа. Объясняли все лучшие ученики класса. Пять минут, пока длилось объяснение, казалось, что все понятно. А еще через пять минут я уже опять ничего не соображала. Как-то я все-таки сдала физику уже осенью. Это было на переэкзаменовке. Но что такое динамомашина, как она работает, так до сих пор и не знаю.
