Иван Стаднюк - Люди не ангелы
- Под грушею, наверное, спал, шибеник! - сверкнув на Серегу сердитым взглядом, сказала Харитина. - Теперь возись с ним. Кашляет, в жару весь.
Оляна что-то пошептала над Серегой, потом наставительно изрекла, обращаясь к Харитине:
- На все воля божья... Грех на детей ожесточаться. Ты вот что: вечером свари липового цвету, напои хлопчика отваром и уложи спать под кожухом.
- Сделаю, тетка Оляна... Большое спасибо вам.
- Надо бы хлопчика к делу пристраивать. Мог бы уже телят пасти, ответила Оляна.
- Мал еще, пусть на улице поиграет.
- Улица добру не учит. Собираются вот такие неразумные и чужие сады обносят, деревья калечат. Ну скажи, хлопчику, лазил ты в мой сад?
- Н-нет, - боязливо ответил Серега, пряча глаза.
- Вот, золотце, вот, славный мой. А если захочешь яблок - приходи, угощу. Не жалко. И колядовать на рождество приходи. Будут конфеты, орехи... Добрый пастушок из тебя выйдет, шустрый.
Когда Серега и Харитина ушли, Оляна, точно впервые увидев Платона Гордеевича, закудахтала:
- Здравствуй, вдовая головушка! Рада видеть тебя, рада слышать слова твои. С чем пожаловал: с добром или злом? Ой, Платоне, Платоне! Бога гневишь. Вон в селе сколько разговоров о тебе: бают, меняешь жинок, как цыган коней. Зачем же так неразумно? Бог - он все видит, все запоминает. Но пока до его суда дело дойдет, люди уже сами строго судят тебя.
- Не об этом разговор, - хмуро ответил Платон. - Ты скажи, Оляно, свою думку насчет колхозов. Что тебе твой бог говорит?
- Не трожь бога, Платон! Не то совсем лишит тебя разума.
- Ты же сама знаешь, что всякая власть от бога. А власть скоро потребует записываться в колхоз. Как ты мыслишь?
Оляна заморгала своими большими, глубоко сидящими глазами и тяжело вздохнула, будто прощая Платону Гордеевичу его легкомыслие.
- Не забывай, Платоне, - раздумчиво произнесла она, - власть - это люди. А людей всегда нечистый путает. Вот и колхозы - от нечистого.
- Ты советуешь не вступать?
- У совести своей спроси, Платоне. А вот хлебушек припрятать подальше советую. В нем - кровушка твоя. Обмолоти урожай и половину на черный день схорони.
Оляна помолчала, окатила Платона Гордеевича с ног до головы испытующим, изучающим взглядом и улыбнулась, заиграв толстыми бровями:
- Женишок!.. Ты хоть бы бороду укоротил.
- Боюсь, тогда молодые да шею станут вешаться, - засмеялся Платон.
- Так уж и боишься... И чего тебя по чужим селам носит? Мало баб в Кохановке?
- Кохановских совестно будет прогонять.
- Какая ж нужда заставляет прогонять?
- Что поделаешь, - развел руками Платон. - Не могу подобрать хорошей хозяйки.
- Может, я тебе подошла бы? - то ли всерьез, то ли в насмешку спросила Оляна, глядя Платону в лицо.
- Ты не по моим зубам, - отшутился Платон, - не тем цветом вышла...
Хотел еще что-то сказать, но в хату зашел младший сын Оляны, двадцатилетний Назар.
- Добрый день, - бойко поздоровался он, швырнув на лавку картуз.
8
Платон Гордеевич внял совету Оляны и стал готовить тайник для зерна. Придумал очень просто: сделать изнутри сарая двойную стену. В полуметровый простенок можно ссыпать хоть весь урожай.
Работал ночами при керосиновом фонаре, чтобы не обратить внимания соседей и избежать расспросов Павлика. Но недремлющее око села было больше занято семейными делами Платона, чем хозяйственными.
В субботу он особенно долго задержался в сарае, поэтому в воскресенье проснулся, когда солнце поднялось уже высоко.
Заспанный и отупелый после долгого сна, Платон вышел на порог и прищурился от плеснувшего в глаза света. Тут же услышал, как у ворот с визгом взорвался многоголосый бабий хохот. Увидел на улице у своего подворья целое войско женщин с пустыми ведрами. Опешил... Мелькнула дикая мысль: "Может, без штанов вывалился во двор?.." Трусливо и суматошно оглядел себя, вызвав новый взрыв смеха.
- По какому случаю ярмарка? - глуповато улыбаясь, чтобы скрыть растерянность, спросил Платон Гордеевич, направляясь к воротам.
- Пришли на старого кобеля поглядеть, - насмешливо ответила за всех Ксеня - высокая, повязанная белым платком молодица.
- Какого кобеля? - изумился Платон. - Где он?
- А вы очи продерите! Читайте на хате!
Платон Гердеевич обернулся и похолодел. Вдоль белой стены, ниже окон, от угла до самых дверей дегтем полуаршинными корявыми буквами было написано "В цiй хатi проживає старий кобель".
В глазах Платона потемнело от толстых, жирных, с потеками букв. Почувствовал, как вспыхнуло лицо, как медной звенью ударило в висках, а в сердце наступила холодная немота. Такое позорище на старости лет!.. Ведь дегтем мажут только ворота и хаты девчат-потаскух.
За спиной - гнетущая тишина. Примолкнув, женщины ожидали, что скажет Платон Гордеевич.
Он повернулся к ним - спокойный, со злой усмешкой под усами. Достал из кармана кисет и неторопливо начал скручивать цигарку. Затем с издевкой сказал:
- Не знал я, бабоньки, что вы все такие. Прослышали о кобеле и сбежались...
Женщины ответили смущенным смешком.
А Платон Гордеевич продолжал:
- Ну, заходите в хату! Только по очереди... Кто хочет быть первой?
Женщин точно сквозняком сдунуло. С хохотом и визгом, плюясь и ругаясь, они устремились к кринице. А Платон взял в сенях лопату и с ожесточением стал соскребать въевшийся в стену деготь.
"Какая лярва могла это сделать?" - с лютостью думал он.
У него не было ни малейшего сомнения, что клеймо позора на его хату наложил кто-то из озлобившихся кохановских вдов. Но кто именно? Кто мог не пожалеть на пустяк целого ведерка дегтя? И вдруг кольнула догадка: "Оляна!.."
И чем больше размышлял Платон Гордеевич над этой догадкой, тем прочнее утверждался в мысли, что именно Оляна подослала к его хате кого-нибудь из своих наймитов. В ином свете встали перед ним слова Оляны, брошенные будто в шутку, о том, не подошла ли бы она ему в жены.
"Облагоразумить меня хочет, короста сладкая! - со злостью думал Платон Гордеевич. - Я ее облагоразумлю!.."
А Оляна была здесь ни при чем. Не догадывался Платон Гордеевич, что сегодня ночью хозяйничали у его хаты хлопцы из Яровенек, которых подпоила и прислала в Кохановку вдова Варвара - четвертая неудачливая мачеха Павлика.
Платон Гордеевич, вдыхая густой дегтярный аромат, уже соскребал остатки черных следов на стене, как с улицы его весело окликнул чей-то басовитый голос:
- Дядьку Платоне, бог на помощь!
Лютость с новой силой горячо полоснула по сердцу Платона Гордеевича. Он резко повернулся, готовый ответить на насмешку крутым словом, и увидел у ворот высоченного, грудастого мужика с молодым, загорелым до черноты лицом. Знакомые смеющиеся глаза под сумрачными бровями, знакомая белозубая улыбка. Из-под капелюха выбивалась, курчавясь, непослушная прядь темных волос. Да это же Степан!
