Петр Вайль - Стихи про меня
26 декабря 1913, Феодосия
Первое для меня стихотворение Цветаевой. К счастью. Потому что следующие напугали надрывом ("невозвратно, неостановимо, невосстановимо хлещет стих") и оттолкнули. Понадобилось время, чтобы привыкнуть (хотя и сейчас — не вполне). В "Генералах" завораживало сочетание меланхолической интонации со стремительной легкостью. В первых двух строках не сразу опознается самый привычный в русской поэзии ("Евгений Онегин" и тысячи других) четырехстопный ямб: на семнадцать слогов — всего четыре ударения. От этого — ощущение полета. Действительно — паруса.
Потом приложил руку Окуджава с его гусарской романтикой ("Господа юнкера, где вы были вчера? А сегодня вы все — офицеры" — очевидный парафраз цветаевского: "Малютки-мальчики, сегодня — офицера"). И разумеется, золотопогонники первой Отечественной сливались с белопогонниками из тогда же прочитанного (не на книжных страницах, а на папиросных листочках самиздата) "Лебединого стана".
С крахом первой оттепели, словно мстя кому-то там наверху за разрушенные надежды и поруганную честь, страна истово полюбила белогвардейцев. В том самом 68-м, когда в Прагу вошли танки, на экраны вышли "Служили два товарища" с трагическим поручиком в исполнении кумира эпохи Высоцкого. Там же — волнующий эпизод: оттесненные красными к берегу, офицеры сами уходят на смерть в воды Черного моря — в полный рост, не оборачиваясь. В том же 68-м другой поручик, в исполнении Владимира Ивашова (недавнего трогательного красноармейца из "Баллады о солдате"), пел задушевное и горестное "Русское поле" во второй серии о неуловимых мстителях. Белые офицеры оттянули на себя неказенный патриотизм.
Одним из эпиграфов к поэме "Перекоп", продолжающей мотивы "Лебединого стана", Цветаева поставила: "— Через десять лет забудут! — Через двести — вспомнят! (Живой разговор летом 1928 г. Второй — я.)". Вспомнили раньше.
Вспоминали — по сути так же, хотя по-иному — и до. Сергей Михалков рассказывал, что в первом варианте сочиненный им гимн начинался не с "Союз нерушимый республик свободных...", а с внутренней рифмы: "Союз благородный республик свободных...". Сталин против этой строки написал на полях: "Ваше благородие?" Михалков оборот заменил. Понятие "благородство" было намертво связано с тем офицерством.
Свои офицеры о чести не напоминали, брались чужие — из собственного прошлого, даже и объявленного вражеским, даже прямо из вражеского — лишь бы изящно и именно благородно. Очаровательные франты-белогвардейцы из "Адъютанта его превосходительства", первые красавцы-нацисты из тетралогии "Щит и меч" (все тот же 68-й). В "Щите" все-таки еще настойчиво напоминали, что среди немцев лучше всех русские, один симпатичный гитлеровский офицер говорит другому: "Сейчас бы щей, сто грамм и поспать". Но уже через пять лет и всего через двадцать восемь после войны страна без памяти и оговорок влюбилась в элегантных эсэсовцев "Семнадцати мгновений весны".
Своего человека в погонах тоже попытались освободить от идеологии, делая упор на традиции (успешный фильм 71-го года "Офицеры"), чтобы он обходился вовсе без прилагательных и без формы — одними погонами. После того как главное прилагательное сменилось, об офицере запели в полный голос: про сердце под прицелом, про батяню-комбата. Поручик Голицын и корнет Оболенский перешли из советских кухонь и эмигрантских ресторанов на всероссийский экран.
Цветаевские герои заняли почетное место в новой исторической цепочке. В Приднестровье при генерале Лебеде впервые в России вышел отдельной книгой "Лебединый стан". Как говорил соратник генерала: "Ну это просто знамение свыше! Ведь именно после Приднестровья вокруг Лебедя стали объединяться люди, искренне желающие послужить державе. Стал складываться Лебединый стан".
В отрогах Ушбы, к юго-востоку от Эльбруса, где в 1942 году в бою с подразделением дивизии "Эдельвейс" погибли двадцать три девушки из горнострелкового корпуса 46-й армии, установили памятник. На нем надпись: "Вы, чьи широкие шинели / Напоминали паруса, / Чьи песни весело звенели — / На голоса, / И чей огонь из автоматов / На скалах обозначил след, / Вы были девушки-солдаты — / В семнадцать лет. / Под знаком смерти и без ласки / Вы прожили свой краткий век, / И ваши лица, ваши каски / Засыпал снег. / Имена погибших неизвестны".
Положенное на музыку Андреем Петровым стихотворение "Генералам 12 года" прозвучало в фильме Рязанова "О бедном гусаре замолвите слово", включено в сборник "Офицерский романс. Песни русского воинства", вошло в репертуар караоке по всей России. "Путеводитель по барам, ресторанам, ночным клабам города Новокузнецка" сообщает, что Цветаева предлагается "каждую среду в Баре-Ресторане MAVERICK DVDоке", стоит на 83-м месте, по соседству с другими генералами — песчаных карьеров. Рядом — "Самогончик", "Жмеринка - Нью-Йорк", "Жиган-лимон", "Выкидуха".
Заметно отличие от того ряда, в котором возникли и пребывали прежде генералы Марины Цветаевой. В 1905 году она восприняла как личную трагедию расстрел лейтенанта Шмидта. В 18-м плакала на фильме Сесиля де Милля "Жанна — женщина". Тогда же написала цикл "Андрей Шенье". Знакомая вспоминала: "Марина почему-то восхищалась титулами, она и в князя Волконского из-за этого влюбилась. Так вот, когда я забеременела, а мой муж был князем, она меня спрашивала: "Что чувствует человек, у которого в животе князь?" Одно из лучших стихотворений чешского периода — "Пражский рыцарь". Цветаева почти плотски была влюблена в каменного мужчину: Брунсвик из известняка с берега Влтавы — родной брат Тучкова из папье-маше с московской толкучки (поэтическая "гравюра полустертая" помещалась на прозаической круглой баночке из числа того сувенирного ширпотреба, который в изобилии был выпущен к столетию победы над Наполеоном).
Целая Добровольческая армия Тучковых проходит Ледяным походом по стихам "Лебединого стана", которые Цветаева бесстрашно декламировала на публике. "В Москве 20 г. мне из зала постоянно заказывали стихи "про красного офицера", а именно: "И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром / Скрежещет — корми — не корми! — / Как будто сама я была офицером / В Октябрьские смертные дни". Есть нечто в стихах, что важнее их смысла: их звучание... Когда я однажды читала свой "Лебединый стан" в кругу совсем неподходящем, один из присутствующих сказал: — Все это ничего. Вы все-таки революционный поэт. У вас наш темп".
Все верно: стихи, к тому же на слух, толком не понятны, слышна лишь просодия. Невнятица во всех случаях: либо монотонная и вялая, либо — как в цветаевском случае — ритмичная и звучная. Интонация важнее содержания. Но все-таки поразительно: военный коммунизм не кончился, НЭП не начался — как же сильна еще была инерция свобод. И с другой стороны: как отчаянно отважна была Цветаева.
