Владимир Войнович - Иванькиада
Воспоминания…
Итак, кабинет Ильина.
Начиная с 1968 года мне здесь неоднократно объясняли, что я поставил свое перо на службу каким-то разведкам и международной реакции, напоминали высказывание основоположника социалистического реализма: «Если враг не сдается, его уничтожают». Здесь меня допрашивали и сам хозяин кабинета, и комиссия, созданная для расследования моей деятельности (можно гордиться – такой чести не каждого удостаивали), и секретариат в полном составе. Здесь происходили (да и сейчас происходят) сцены, достойные пера Кафки и Оруэлла. Здесь писатель Тельпугов сказал по поводу «Чонкина» так:
– Этим произведением не мы должны заниматься, а соответствующие органы. Я сам буду ходатайствовать перед всеми инстанциями, чтобы автор понес наказание. Неважно, как оно попало за границу. Если б оно даже никуда не попало, а было только написано и лежало в столе… Если б оно даже не было написано, а только задумано…
Вот как ужаснул его мой скромный замысел. Но его собственный замысел посадить в тюрьму человека только за то, что он задумал какое-то сочинение, пусть нехорошее, но даже не написал, не ужаснул никого из свидетелей этого разговора. Напротив, они кивали головами: да, правильно.
И размышления
Я часто думал, почему в Союзе писателей так много бывших (и не только бывших) работников карательных служб. И понял: потому что они действительно писатели. Сколько ими создано сюжетов, высосанных из пальца! И каких сюжетов! Подрывные организации, распространившиеся по всей стране. Многочисленные связи с иностранными разведками. С фашистскими, троцкистскими, сионистскими и прочими центрами. Портативные передатчики, бесшумные пистолеты, чемоданы с двойным дном, шифры, явки, адреса, валюта, секс, порнография, убийства из-за угла, подкуп, шантаж, цианистый калий, диверсии и провокации… Сколько всего напридумано ими, безвестными следователями соответствующих органов! Возьмите хотя бы знаменитую теперь стенограмму процесса Бухарина и других. Не относитесь к ней как к документу, ибо это не документ, не думайте о методах следствия, о том, почему Крестинский давал сперва одни показания, потом другие, отнеситесь к ней как к художественному произведению. И вы согласитесь, что до сих пор в мировой литературе ничего подобного не читали. Какие выпуклые характеры! Какой грандиозный сюжет, как все в нем сцеплено и взаимосвязано! Жаль только, что действующими лицами были живые люди, а так что ж, почитать бы можно.
В кабинете
Ильин встретил меня настороженно, стул предложил, но руки не подал. И неудивительно. Только что здесь был Коржавин. Просил характеристику для выезда в Израиль. Может, и я за тем же. Но, узнав, что я всего лишь по квартирному делу, он просто расцвел и стал говорить мне «ты» в знак полного расположения.
– Ну что ты беспокоишься, – сказал он. – Собрание решило в твою пользу, значит, все в порядке. Ну конечно, возможно, Мелентьев будет использовать свои связи и защищать Иванько, но из этого у них ничего не выйдет. Кто этот Турганов? Это переводчик с украинского? Ну что ты. Пока беспокоиться нечего. Вот когда тебе откажут, тогда мы обратимся в райисполком.
Затем он посетовал, что я далеко стою от организации, передал привет моей жене и просил успокоить ее.
– Ей, – сказал он, – в ее положении нельзя волноваться.
Разговор по телефону
Если бы Председателя Турганова, как президента Никсона, заставили представить магнитофонные ленты с записями разговоров по поводу квартиры № 66, то среди них мы непременно обнаружили бы ту, в которой содержался разговор, состоявшийся по телефону 3 апреля 1973 года между Председателем и автором этих строк. Вот его не дословная, но более или менее точная запись:
– Борис Александрович, я слышал, что завтра в райисполкоме будет утверждаться протокол собрания от 11 марта.
– Да, да.
– И значит, вопрос по поводу моей квартиры там тоже будет утверждаться?
– Нет, ваш вопрос завтра решаться не будет. Он будет разбираться отдельно.
– Почему отдельно?
– А это мне неизвестно.
– Борис Александрович, вы уж, пожалуйста, извините, если что не так, но, мне кажется, вы забыли о своем обещании и опять занимаетесь махинациями.
– Владимир Николаевич, в таком тоне я с собой разговаривать не позволю.
– Борис Александрович, мне трудно с вами разговаривать в другом тоне. Мне кажется странным, что вы, считая себя человеком неглупым, не понимаете, что в конце концов вас просто выгонят из председа…
Обрыв разговора, частые гудки: ту-ту-ту-ту.
Магнитофон хорош тем, что сохраняет не только слова, но и интонацию, которая иногда усиливает и подчеркивает сказанное, иногда придает словам обратный смысл. На прослушанной нами пленке две основные интонации: сначала злорадство, переходящее в ликование, затем благородное негодование.
Инспектор Бударин
Теперь обратимся к районному инспектору по кооперативам товарищу Бударину. Конечно, он нам скажет, что сегодня не приемный день и справки не выдаются. Но если мы проявим немножко настойчивости…
– Да, завтра будут разбираться другие дела. Ваше не будет.
Резолюция товарища Промыслова
Тем не менее завтра, 4 апреля, пишущий эти строки решил посетить райисполком и лично убедиться, что его дело не будет рассмотрено. И вот мы идем втроем: управдом Емышев, один из членов правления и ваш покорный слуга.
По дороге управдом, видя во мне благодарного слушателя, рассказывает:
– Ты пойми… Как тебя… Владимир, да? Ты пойми, я член партии с тридцать второго года, я – полковник. У меня орденов – во! – проводит рукой ниже пояса. – У меня пенсия двести рублей. А здесь я получаю сто восемнадцать. Да я эти деньги везде заработаю. Зачем же мне разбирать эту грязь? По мне, хоть вы все живите в пятикомнатных квартирах. Я же полковник…
Пришли в исполком. Говорят, надо обождать. Ждем.
– Ты пойми, – внушает управдом, – про меня говорят, что я дружок Турганова. А я ему не дружок. Я – полковник. У меня пенсия двести рублей. Я работал в научно-исследовательском институте заместителем директора. Директор – академик Юдаев, а я заместитель. А вот пришлось уйти. Мне платили сто двадцать, а потом прибавили еще шестьдесят. Пришлось уйти.
– Почему? – удивился я. – Ведь хорошо, что прибавили.
– Да нет, ты пойми, Владимир. Я – полковник. У меня пенсия двести рублей. А еще я могу получать сто двадцать.
– Ну так сто двадцать все равно остаются.
– Не понимаешь, – огорчается управдом. – Я член партии с тридцать второго года. Значит, мне плотют пенсии сто двадцать, а партвзносы берут за все сто восемьдесят.
