Разум в огне. Месяц моего безумия - Кэхалан Сюзанна

Пока я была на приеме у доктора Левин, мама позвонила моему младшему брату – тот учился на первом курсе Питтсбургского университета. В свои девятнадцать Джеймс был рассудителен и мудр не по годам, с ним мне всегда было спокойно.

– У Сюзанны был припадок, – сказала мама, пытаясь совладать с дрожью в голосе. Джеймс был ошеломлен. – Невролог говорит, что она слишком много пьет. Как думаешь, Сюзанна алкоголичка?

– Ни в коем разе, – уверенно ответил Джеймс.

– Сама она утверждает, что у нее маниакально-депрессивный психоз. Это возможно, по-твоему?

Джеймс на минутку задумался:

– Нет. Не может быть. На Сюзанну это совсем не похоже. Да, она может перевозбудиться, легко вспыхивает, но депрессия? Нет. Она сильная, мам. И ты это знаешь. В ее жизни много стресса, но никто не справляется с ним так хорошо, как она. Биполярное расстройство? Не верю.

– Я тоже, – пробормотала мама. – Я тоже.

11. Кеппра

Чуть позже тем вечером меня осенило. Биполярное расстройство ни при чем: все дело в кеппре, лекарстве от эпилепсии, которое мне прописали. Это кеппра вызывает бессонницу, забывчивость, беспокойство, враждебность, перепады настроения, онемение, потерю аппетита. То, что я принимала ее всего сутки, меня не волновало. Во всем виновата кеппра, решила я. Поиск в Интернете подтвердил мои опасения: все мои симптомы были в списке побочных эффектов этого токсичного лекарства.

Мама умоляла, чтобы я продолжала ее принимать.

– Ради меня, – сказала она. – Пожалуйста, прими таблетку.

И я приняла. Даже в тот период, когда я едва себя узнавала, порой на поверхность проступали проблески «настоящей» Сюзанны – той, которая не хотела причинять боль близким. Вспоминая то время, я думаю, что именно поэтому, несмотря на всю сумятицу, что происходила в моей голове, я часто делала так, как настаивали родные.

В ту ночь, когда будильник у кровати прозвонил в полночь, я вздрогнула и подняла голову.

Чертовы таблетки. Они меня поработили. Я схожу с ума! Кеппра. Мне нужно очистить организм от кеппры. «Вызови рвоту, избавься от нее!» – твердил голос в голове. Я скинула простыни и вскочила с кровати. Кеппра, кеппра. Прошла по коридору в ванную, включила кран и встала на колени перед унитазом. Сунув два пальца в рот, надавила на язык, и вскоре пошел сухой рвотный рефлекс. Я надавила снова. Тонкая струйка белой жидкости. Меня не рвало, потому что я уже не помнила, когда в последний раз ела. Чертова кеппра. Я спустила воду, повернула кран и стала ходить по ванной туда-сюда.

Следующее, что я помню: я на третьем этаже, где спали моя мать и Аллен. Они переехали наверх, когда мы с Джеймсом были в старших классах: мы часто уходили по вечерам или поздно возвращались домой и мешали им спать. И вот я стояла у маминой кровати и смотрела на нее спящую. Ее лицо освещала половинка луны. Она выглядела такой беспомощной – как новорожденная. Меня переполнила нежность к ней, я наклонилась и погладила ее волосы.

– О боже! Сюзанна. С тобой все в порядке?

– Не могу уснуть.

Она пригладила свои растрепавшиеся короткие волосы и зевнула.

– Давай спустимся, – прошептала она, взяла меня за руку и отвела обратно в мою комнату.

Она легла рядом и распутывала колтуны в моих волосах более часа, пока опять не заснула. Я слушала ее мягкое ровное дыхание, пытаясь под него подстроиться, но сон так и не шел.

На следующий день – это было 18 марта 2009 года, 2.50 ночи – я сделала первую из многих отрывочных записей на компьютере, которые впоследствии станут моим временным дневником того периода. Эти записи показывают, насколько обрывочным и с каждым разом все более нелогичным был мой мыслительный процесс.

В тот день, когда мы с отцом говорили о будущем, я призналась ему, что хотела бы продолжить учебу в университете и поступить в Лондонскую экономическую школу – хотя раньше никогда не изучала бизнес. Тогда мой мудрый папа ненавязчиво предложил, чтобы я записывала свои скачущие мысли. Этим я занималась следующие несколько дней. «Отец предложил мне вести дневник, и это определенно помогает. Еще он предложил решать головоломки: умно, ведь он тоже мыслит головоломками (складывает вместе части целого)».

Кое-что из написанного мной в то время – сбивчивая груда слов, но есть отрывки, которые, как ни странно, проливают свет на мой внутренний мир и позволяют глубже задуматься о тех сферах моей жизни, которые раньше я никогда не анализировала. Вот что я писала о своей любви к журналистике: «Анджела видит во мне что-то, потому что понимает, как тяжело нам делать нашу работу, но такова журналистика – это тяжелый труд, и возможно, он не для меня, но я крепкий орешек». Еще я писала о необходимости навести порядок в своей жизни, которая стремительно разваливалась на кусочки: «Мне нужен распорядок и дисциплина, без которых я склонна пускаться во все тяжкие».

Записывая эти и другие строки, я чувствовала, как по кусочкам, слово за словом, собираю единую картину, которая в итоге покажет, что со мной не так. Но мысли в голове спутались, как бусы в коробке для драгоценностей. И только мне начинало казаться, что один узел удалось распутать, как я понимала, что эта нить тянется к очередному змеиному клубку. Сейчас, спустя несколько лет, эти записи затрагивают во мне гораздо более чувствительные струны, чем любое ненадежное воспоминание. Может, верно говорил Томас Мор: «Лишь тайна и безумие приоткрывают истинное лицо души».

Вечером того же дня я вошла в гостиную и объявила маме и Аллену:

– Я все поняла. Это Стивен. Он слишком давит на меня. Я не справляюсь. Я слишком молода.

Мама с Алленом понимающе кивали. Я вышла из комнаты, но не успела переступить порог, как в голову пришло другое объяснение моих проблем. Я вернулась.

– Нет. Все дело в газете, в «Пост». Мне не нравится там работать, и это сводит меня с ума. Я должна вернуться в университет.

Они снова закивали. Я вышла и тут же вернулась.

– Нет! Я живу неправильно. Во всем виноват Нью-Йорк. Это слишком для меня. Мне надо переехать в Сент-Луис или Вермонт… туда, где потише. Нью-Йорк мне просто не подходит.

Я снова вышла и снова вернулась, прыгая из гостиной в кухню и обратно. Мне казалось, что на этот раз я точно все поняла. Нашла верное объяснение. Теперь-то все встало на свои места.

А потом жесткий ворс ковра с восточным орнаментом оцарапал мне щеку.

Овальные капли крови запачкали узорчатое полотно.

Пронзительно закричала мама.

Я упала на пол, прикусила язык и забилась, как рыба, выброшенная на берег; все тело затряслось в дикой пляске. Подбежал Аллен и сунул мне палец в рот, но в спазме я прикусила его, и его кровь смешалась с моей.

Через несколько минут я пришла в себя и услышала, что мама говорит по телефону с доктором Бейли, отчаянно пытаясь заставить его дать объяснение произошедшему. Доктор настаивал, чтобы я продолжала принимать лекарство, а в субботу пришла на электроэнцефалографию (ЭЭГ) – проверку электрической активности мозга.

Через два дня – в пятницу – Стивен приехал в Саммит навестить меня и предложил выбраться из дома и поужинать. Мои родные ввели его в курс дела насчет моего все ухудшающегося состояния и отнеслись к его предложению очень настороженно, но Стивен понимал, как важно мне куда-то выходить (из-за припадков я не могла водить машину) и поддерживать хотя бы некое подобие «взрослой» жизни. Мы поехали в ирландский паб в Мэйплвуде, где я прежде никогда не была. В пабе было полно народу – семьи, подростки. Люди толпились у стойки, пытаясь выбить себе столик. Я сразу поняла, что здесь слишком людно для меня. Все таращились на меня и шептали: «Сюзанна, Сюзанна». Мне казалось, я слышала их шепот. Дыхание участилось; я покрылась испариной.