Джулиан Ассанж - Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография
Так вышло, что их впустил мой одиннадцатилетний брат. По совершенно счастливой случайности меня не было дома. Но в любом случае полиция не имела никаких улик, и их операция выглядела как зондирование почвы. В то время ходило много слухов о хакерах, обокравших Citibank. Полная чушь. Нас беспокоило, где бы украсть электричество для наших компьютеров, а также как бесплатно звонить по телефону и отправлять письма, но деньги – ни за что. Мы совсем не стремились к коммерческой выгоде, наоборот, старались не разрушить ничего на нашем пути. Если мы взламывали систему, то, выходя, восстанавливали ее, лишь оставляя себе запасной вход на будущее.
Телефоны некоторых из нас стали прослушивать круглосуточно. Все это казалось странным и жутким, и жуть эта впиталась в характер некоторых ребят. Честно говоря, некоторые из нас и без того были весьма странными, происходили из неблагополучных семей, где и так уже имели место разного рода пагубные привычки и ложь. Это во многом касалось и меня, хотя я был менее одержим, чем другие. А вот мой друг Тракс, например, всегда был эксцентричным и страдал каким-то тревожным расстройством. Он ненавидел поездки, редко выходил в город и как-то раз сказал, что посещает психиатра. Но я часто сталкивался с тем, что самые интересные люди немного необычны, и Тракс относился к обеим категориям.
Хакерство для нас было способом общения с другими ребятами, которые не чувствовали себя заложниками нормы. Мы хотели найти свой собственный путь и инстинктивно подвергали сомнению действия властей. В моем случае все проще – я появился на свет уже с этим инстинктом. Наше поколение родилось в обществе вседозволенности, но, возможно, именно поэтому мы более критично относились к тому, что означала эта вседозволенность. Мы не увлекались всем этим невнятным лепетом шестидесятых о свободе – не увлекались ею и мои родители, всегда считавшие хиппи ужасающе аполитичными, – и мы не собирались протестовать против злоупотреблений власти, мы хотели ее свергнуть. Если мы и вели подрывную работу, то это была диверсия изнутри. Наш образ мышления был таким же, как у ребят, которые управляли компьютерными системами. Мы знали язык и взламывали их коды. В большей степени вопрос заключался в том, чтобы следовать неизбежному, руководствуясь логикой того, что мы открыли, и вникать в проблему: как это делало общество подотчетным. Примерно к 1988 году, когда отмечалось двухсотлетие Австралии, мы обрели веру в успех дела: появилось огромное количество новых домашних компьютеров, возникла новая динамичность в массовой культуре – и это рождало настроение, объединявшее людей вроде меня, что военно-промышленный комплекс, сбрасывающий на людей бомбы и совершающий колоссальные закупки, должен быть ниспровергнут. Мы быстро повзрослели и были готовы к неприятностям. Агентство уже взяло нас на мушку.
Наверное, среди своих друзей я был самым политизированным парнем. Я был убежден – всегда и до сих пор, – что мощь репрессивных сил во многом объясняется их способностью хранить свою власть в тайне. Вскоре по своему опыту работы внутри разных систем я осознал, что атаковать их стоит именно в этих «секретных зонах». Начало этому положило хакерство. По возникшей истерии вокруг наших развлечений и появлению новых государственных законов стало ясно, что мы задели нечто фундаментальное в механизмах сокрытия тайн. Правительства были напуганы. Выходит, нас они боялись гораздо больше, чем демонстрантов на улицах или строящих баррикады и бросающих коктейли Молотова. Интернет дал нам модель подрывной деятельности, которая позволяла расстраивать планы прогнившей власти исключительно научными методами. Благодаря этому мы могли сказать: «Вы больше не будете управлять нами, вы больше не будете нам навязывать, как следует о вас думать».
В заголовке одной австралийской газеты в 1990 году заявлялось: «Делиться диском столь же опасно, как делиться иглой». Из этого следует, что распространение информации похоже на распространение СПИДа, и мы впоследствии постоянно сталкивались с подобным уровнем критики. Мы были разбойниками вроде Неда Келли[24] и Робина Гуда, даже хуже – мы были монгольской ордой. Но на самом деле мы оставались молодыми людьми, еще не достигшими двадцатилетия, пытающимися понять, почему мир живет именно по таким часам, и спрашивающими, кто же настраивает этот часовой механизм. Мы держали руку на пульсе новой технологии и, когда возникла возможность, захотели воспользоваться своим знанием в борьбе за справедливость и достоинство. Но многие люди этого не хотели, а многие представители власти нас ненавидели. Это важная составляющая истории моей жизни: заприте его, заставьте его молчать.
Лишь сейчас, двадцать лет спустя, я понимаю, сколько нервной энергии я тратил. Я считал, что высокое давление – это обычное дело для молодого человека, ведь с тех пор как мне исполнилось десять, на мою долю не выпадали долгие периоды спокойствия. Сам масштаб наших посягательств внушал мне дрожь. Мы были детьми, не побоявшимися вступить в контакт с силами столь зловещими и столь могущественными, что каждому из нас приходила мысль: на нас не только будут охотиться, на нас поставят клеймо на всю жизнь. Голиафы заполонили наш мир, а мы были уязвимы. Время показало, по крайней мере мой опыт научил меня: могущественные люди, когда их загоняют в угол, становятся очень мстительными и не гнушаются выливать на тебя ушаты помоев. Ты учишься держать позицию, исправлять ошибки, где возможно, не вешать носа и никогда не забывать, что людей, выступавших против великих лжецов, всегда изображали злодеями. В моем случае эти грязные попытки диффамации оказывались чуть ли не комическими, но в юном возрасте, когда человек совсем еще не готов к наручникам, мне было трудно сохранять крепость духа. После обыска в доме моей матери я почувствовал, что темные силы все ближе. Я стер все записи на диске, уничтожил дискеты, сжег распечатки и вместе со своей девушкой сбежал из пригорода в город, где мы нашли какую-то нору в пустом доме. Жизнь в бегах продолжилась уже на другом, более серьезном витке, и, видимо, это никогда не закончится.
5. Шифропанк
«Международные диверсанты» отличались от других хакеров, которые и вели себя шумно, и повсюду следы оставляли. Мы же были тихими созерцателями. Мы появлялись в коридорах власти, подобно призракам; мы проникали сквозь замочные скважины и дверные щели, как бестелесные субстанции. Мне всегда казалось, что хакерство сродни исследованию живописи. Сначала ты смотришь на холст, оцениваешь манеру исполнения; потом изучаешь систему смешения красок и плотность мазков; и, наконец, понимаешь, как картина сделана. Но самое главное – если ты такой же, как мы, ты начинаешь искать слабые места. И как только изъян найден, ты работаешь над ним, пока он не разрастется и не окажется в центре всего. В определенный момент мы захотели взять в свои руки весь мир коммуникаций. Можете себе представить? Несколько подростков задумали не эпизод для научно-фантастического фильма, не бредовый сюжет для комикса, а вполне реальное, осуществимое дело. Звучит анекдотично, но мы подобрали отмычки к замочным скважинам и вошли во внутренние миры крупных корпораций; мы находили всё новые лазейки до тех пор, пока не поняли, что сможем полностью контролировать коммуникационную систему. Отключить двадцать тысяч телефонов в Буэнос-Айресе? Не проблема. Просто так, потому что нам так захотелось, подарить всем ньюйоркцам бесплатные телефонные звонки в течение дня? Запросто.
Однако ставки были высоки. Над хакерами прошло уже много судебных процессов. Законодательство в этой сфере появилось совсем недавно и только нащупывало свой путь, а мы следили за его поступью с замиранием сердца, понимая, что скоро наступит наша очередь, и самооценка «Международных диверсантов» повышалась. Мы видели себя молодыми борцами за свободу, принимающими на себя огонь со стороны сил, до которых даже не доходило, что происходит на самом деле. Именно так понимались нами текущие процессы, хотя остальная часть населения: простые австралийские обыватели; служащие американских корпораций; сотрудники спецслужб, бесившиеся оттого, что их провели, – видели в нас опасных предвестников новой разновидности беловоротничковой преступности. Мы были по-юношески дерзки и самоуверенны и только хихикали над этой ерундой, ведь воротники для нас – что ошейники для собак и удавки для любителей самоудушения. Однако все становилось слишком серьезным. Еще одного, кто называл себя Фениксом, извлекли из темноты спальни и предъявили суду. Тогда он еще не был моим другом, но я знал об этом мельбурнском хакере из группы Realm.
Феникс был самонадеян: однажды он позвонил журналисту New York Times, представился Дэйвом и похвастался атаками, которые австралийские хакеры совершали на американские системы. Журналист написал об этом заметку, и Дэйв вместе с другими хакерами попал на первую страницу газеты. Вообще говоря, хакеры были людьми замкнутыми, но Феникс любил внимание. Правда, добился он внимания совсем иного рода: ему предъявили сорок различных обвинений, и за этим делом маячила тень США. В тот день я пошел в суд и, сидя среди толпы, наблюдал за мимикой судьи Смита; во мне пробуждалось какое-то новое самосознание: для общества мы представляли все большую опасность, а в наших собственных глазах завоевывали все большее уважение. Мне казалось, для когорты первооткрывателей дело Феникса станет поворотным моментом, и я хотел быть свидетелем этому. В итоге процесс закончился полным оправданием. Я вздохнул свободно, если в австралийском суде возможно дышать свободно. Когда Феникс встал со скамьи подсудимых, я подошел, чтобы поздравить его.
