Аркадий Белинков - Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша
Обеспокоенный интеллектуал, трясущимися руками собиравший рассыпавшиеся иллюзии, переживший все мыслимые формы идеологического вспучивания и метеоризма, с достоинством отвергал тех, кто тупо настаивал на слонах.
Он приветствовал все молодое и прогрессивное, - борющееся во имя мамонтов.
Вспышки и извержения интеллектуализма такого толка пережили годы суровых испытаний и в отдельных случаях кое-где дожили до наших дней.
Юрий Олеша любил отстаивать преимущества мастодонтов перед слонами.
В связи с этим ему иногда приходилось думать не над тем, что есть истина, а над тем, как сделать приятным для уха то, что уважаемые, но лишенные душевного изящества коллеги делали столь противным.
Поразительно умение истинного художника схватить и выразить то, что носится в воздухе эпохи.
Понимаете, люди что-то чувствуют, что-то ощущают, то, се, а выразить не могут.
Так, например, в 1935 году в воздухе эпохи носилось неодобрение Хемингуэя.
Однако в этом было что-то невнятное, было то, се, но точной формулы ненависти не нащупывалось.
Вот как писали о Хемингуэе в 1935 году.
"В современной американской литературе X. - наиболее значительный представитель т. н. "потерянного поколения", части мелкобуржуазной интеллигенции, пораженной шоком империа-листической войны... Пессимизм X. носит абстрактный характер, его "ссора" с буржуазной цивилизацией не возвышается до социального протеста. С другой стороны традиционализм и католицизм сближают его с реакцией"1.
Ну, разве это литература! Какой-то лошадиный топот.
Тонкий стилист, страстотерпец и рыцарь русской литературы Юрий Олеша не настаивает на том, что Россия родина слонов.
Юрий Олеша (тонкий стилист) настаивает: Россия родина мастодонтов.
С какой естественностью он обращается к своим слушателям на ту же тему и в том же 1935-м году, как выразительна, искренна и обаятельна его речь:
"Последнее время много говорят о Хемингуэе... Это модное имя. Действительно это хороший писатель. Но надо ли так писать? Мне кажется, что не надо. Этот писатель говорит: жить страшно. Между тем я считаю, что писатель должен говорить: жить прекрасно. Стало быть, для меня лично Хемингуэй писатель плохой. Как бы он ни был хорош в о о б щ е"2.
Шли годы. И вот в 1960 году в воздухе стало носиться одобрение Хемингуэю.
Люди что-то чувствовали, что-то ощущали, то, се, а найти точную формулу своей признательности никак не могли.
Вот как писали о Хемингуэе в 1960 году:
"После 1-й мировой войны X. создал романы, в которых выражен глубокий протест против войны, тонко переданы настроения т. н. потерянного поколения, разочарование в буржуазной действительности... Творчество X. отличает своеобразие стиля, богатство психологических оттенков, высокое мастерство в раскрытии душевной жизни"3.
1 Большая Советская энциклопедия. Т. 59, с. 496.
2 Ю. Олеша Беседа с читателями. - "Литературный критик", 1935, № 12,
3 Малая Советская энциклопедия. Т. 10, 1960, с. 41. с. 165.
Тонкий стилист и рыцарь Юрий Олеша с благородной выразительностью, искренностью и обаятельностью на ту же тему в том же 1960 году говорит:
"Художественная сила Хемингуэя исключительна... Не будет смелостью сказать, что это написано близко к уровню знаменитых военных сцен "Войны и мира"... Хемингуэй в состоянии задеть любые струны души читателя..."1
1 Ю. Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1976, с. 239-243.
Поразительно умение истинного художника схватить и выразить то, чем насыщен воздух времени.
Писатель может писать только так, как может писать.
Не правда ли?
Или так, как хотят другие, чтобы он писал.
Юрий Олеша, несомненно, был человеком, который мог с достоинством повторить за поэтом:
Я не рожден, чтобы три раза
Смотреть по-разному в глаза.
Не правда ли?
Или за другим поэтом:
- Повернем истории карусель,
Как сказал Жан-Жак Руссель.
- Товарищ, не Руссель, а Руссо.
- Хорошо, повернем истории колесо!
Несомненно, человек может сначала думать, что Хемингуэй плохой писатель, а потом, что хороший. Я это знаю по себе. Мне было уже семь лет, я отлично читал и писал и уже доставлял много неприятностей своим домашним. Однажды я уткнулся в валявшийся на диване томик Аристофана и буквально через пять минут бросил его с отвращением. Прошла треть века. За это время мое мнение об Аристофане решительно изменилось. И теперь, когда я пишу эти строки, я твердо знаю, что если бы мое отношение к афинскому сатирику осталось неизменным, то процесс моего интеллектуального развития был бы сильно задержан, а может быть, даже просто приостановлен. Вне всякого сомнения человек может сначала подумать, что Хемингуэй плохой писатель, а потом, что хороший. Конечно, Олеша в тридцать пять лет, уже умея читать и еще умея писать, имел право по-разному относиться к Хемингуэю. Но странно, что писатель и в тридцать пять лет, и в шестьдесят, и во всяком ином возрасте, и во многих иных случаях так удачно совпадает в своем мнении с мнением различных изданий энциклопедий, газет, журналов, высказываний и других авторитетных источников.
Юрий Oлеша совпадал всегда.
Тем, кто мог подумать, что эти совпадения случайны, он недвусмысленно разъяснил:
"Если я в чем-нибудь не соглашусь со страной, то вся картина жизни должна для меня потускнеть, потому что все части, все детали этой картины связаны, возникают одна за другой, и ни одна из них не может быть порочной"1.
Менялось не только мнение Олеши о Шостаковиче и Хемингуэе.
Менялось мнение критиков об Олеше и Кавалерове.
Вот как думал о писателе и его герое критик Перцов в 1937 году:
"Олеша мог бы гордиться своей художественной проницательностью, предвосхитившей в образе Николая Кавалерова зарождение одного их тех гнусных типов человеконенавистничества, из которых подготовлялись впоследствии кадры троцкистских бандитов; мог бы гордиться, если бы трактовал эту фигуру не в оправдании зависти, а в духе презрения к ней и возбуждения чувства бдительности..."2
А вот как думал о писателе и его герое Перцов в 1956 году:
"Живой, умный, нелепый человек сознает весь ужас своего неучастия в жизни...
В образе Кавалерова есть трагизм, исторически присущий этому типу. Картина революцион-ного изменения мира, созданная советской литературой, была бы неполной без этой книги, в которой с большой художественной силой раскрыта трагедия созерцателя"3.
О, конечно, мнение человека может меняться, и человек в различные годы об одних и тех же людях может думать неодинаково. Может меняться мнение даже самых авторитетных источников, и это тоже вполне понятно.
