Леонид Млечин - Маркус Вольф
Открыли мост Глинике, соединявший Западный Берлин и Потсдам, входивший в состав ГДР. (Там в 1962 году обменяли советского разведчика Рудольфа Абеля-Фишера на сбитого американского летчика Гэри Пауэрса.) В городе творилось нечто невообразимое. Никто не работал. Народ ликовал. Улицы были забиты машинами. Все ехали в сторону Западного Берлина. Восточным немцам хотелось увидеть другую жизнь.
«В Восточном Берлине было больше мяса и колбасы, чем в Советском Союзе, но меньше воздуха и цвета, — вспоминал один из советских журналистов. — Восточный Берлин был серый. Сыпалась серая штукатурка со старых домов, серым бетоном стояли социалистические спальные районы. И повсюду серые униформы, некоторые с грязно-зеленым отливом. Одни армейские, другие полицейские. Такого количества униформ на душу населения я нигде не встречал. Восточный Берлин был затхлый. Смрадный липкий дым от бурого угля опускался из труб, синие облака гари выбрасывали серые „трабанты“, пластмассовые автомобильчики».
Все граждане ГДР, прибывая в Западную Германию или Западный Берлин, автоматически получали по сто марок (тогда это было 55 долларов) — в подарок. Домой возвращались поздно вечером с подарками и грошовыми покупками. Дети с наслаждением уплетали бананы — символ западной роскошной жизни. Все урны были забиты банановой кожурой. Восточные немцы зачарованно разглядывали жизнь другого Берлина. Приникали к витринам, прикидывая, что купят в первую очередь, если у них появятся западные марки.
Западный Берлин был благодушен и спокоен. В кондитерских пожилые дамы пили кофе с пирожными. Служащие пограничной полиции у Бранденбургских ворот индифферентно наблюдали за полчищами туристов, которые фотографировались для семейных альбомов. Стену больше никто не охранял. Наблюдательные вышки опустели. Злобных служебных собак заперли в вольерах.
На службе у социалистического государства находилось около пяти тысяч собак. Когда произойдет объединение Германии, люди задумаются: что с ними делать? Западные немцы решат, что эти собаки опасны для человека, поскольку они воспитывались без социального контакта с человеком.
Одиннадцатого ноября канцлер ФРГ Гельмут Коль позвонил Горбачеву:
— Хотел бы подчеркнуть, что мы приветствуем начало реформ в ГДР. При этом хотим, чтобы они осуществлялись спокойно. Мы хотим, чтобы люди в ГДР оставались дома, и не стремимся к тому, чтобы все жители ГДР выехали в ФРГ. И отнюдь не потому, что, как некоторые утверждают, мы не могли бы решить возникающие в этом случае проблемы. В этом году в ФРГ из ГДР уже переселились 230 тысяч человек, и все они устроены. Однако массовое переселение в ФРГ было бы абсурдом. Мы хотим, чтобы немцы у себя дома строили свое будущее.
Революция произошла без единого выстрела и без единой жертвы. После падения Берлинской стены больше четырехсот тысяч восточных немцев перебрались на Запад. Это было настоящее бегство от социалистической системы.
Тринадцатого ноября Вольф наблюдал по телевизору выступление министра госбезопасности в Народной палате. Эрих Мильке осознал, что его время кончилось, наверное, только в тот момент, когда он в последний раз появился в Народной палате. Депутаты смотрели на министра с презрением или ненавистью. Когда Мильке произнес привычное: «Товарищи», депутаты огрызнулись: «Не надо к нам так обращаться». Страх исчез, и депутаты откровенно потешались над министром, который утратил свой апломб и растерянно мямлил с трибуны:
— Мы работали в тесном контакте с трудящимися… Мы не отрывались, да, не отрывались… — И, словно заклиная, повторял: — Я же всех люблю, всех людей… Да, люблю!..
«Он ведь был убежден, что любит людей, — заметил Вольф. — И его невыносимый эгоцентризм ослеплял его и при всей его недоверчивой хитрости заставлял действительно верить в то, что его все любят».
Депутаты подняли Эриха Мильке на смех. Страх перед чекистами исчез, это был самый верный признак крушения режима.
Пятнадцатого ноября Мильке позвонил Вольфу. Министр пытался объяснить, что с ним приключилось. «То, что он сказал, было просто смехотворно, — записал Вольф. — Перед началом заседания Народной палаты его уговорили принять таблетку, которая и послужила причиной его ошибки, когда он начал свое выступление перед депутатами Народной палаты словом „товарищи“».
Через месяц вместо лозунга «Мы — народ!» на улицах городов стал звучать иной: «Германия — единая Отчизна!» Это означало, что восточные немцы хотят объединения с западными. Маркус Вольф недоумевал: «Неужели всякая демократизация неизбежно ведет к дестабилизации социалистической государственной власти?»
Каждый день что-нибудь происходило. Хорошие новости перемежались с неприятными неожиданностями. Расформировали Первый танковый полк имени Фридриха Вольфа, куда Маркус и Конрад ездили на приведение к присяге новобранцев. Расформирование полка был символом разрядки и разоружения. Но Маркусу было очень обидно — исчезала память об отце. Это было лишь начало прощания с прошлым. Вскоре переименовали театр, носивший имя Фридриха Вольфа, сняли памятную доску, посвященную Конраду Вольфу.
Партийный хозяин столицы Гюнтер Шабовски уверял, что уход Маркуса Вольфа на пенсию не был случайностью. Это советский КГБ специально заранее вывел своего ставленника из аппарата! Зачем? Чтобы потом продвинуть на самый верх — в надежде, что он повторит опыт Юрия Андропова и станет генсеком. И председатель КГБ Крючков внушал Горбачеву: полагаться можно только на Маркуса Вольфа и Ханса Модрова…
Такого рода утверждения ни на чем не были основаны. Но в те недели и месяцы Маркус Вольф был очень активен. Его прочили на высшие посты. В партии еще состояли полтора миллиона человек. Казалось, ГДР может начать новую жизнь. Но главный редактор одного американского журнала удивленно спросил Вольфа:
— Социализм во всех социалистических странах не выдержал сравнения с капитализмом. Откуда у вас уверенность, что люди и впредь будут выбирать дорогу, сулящую им худшую жизнь?
Тринадцатого ноября председателем Совета министров утвердили Ханса Модрова. В его правительство вошли представители разных партий. Новый генеральный секретарь Эгон Кренц и новый глава правительства Ханс Модров обещали реформы в политике и экономике. Однако Кренц опирался на старые структуры и не мог расстаться с прежним образом мыслей. Пленум ЦК принял решение о созыве чрезвычайного съезда. Но историческое время, отведенное ГДР, истекало.
Начала приоткрываться завеса над главными и позорными тайнами ГДР, что немало способствовало ее крушению.
