Елена Коренева - Идиотка
Теперь я воспринимала все с какой-то другой точки. Я была как будто другой женщиной, не той, что сидела в ванной, полная решимости «соскочить». Я бросилась к телефону и стала набирать Тода в Бостоне. «Тод, я только что… чуть не покончила с собой!» Тод долго болтал со мной, расспрашивал. Убедившись в том, что я сама ужасаюсь своей идее и готова просто лечь спать, он повесил трубку, пообещав перезвонить позже. Я набрала номер Аленки Барановой. У меня было желание говорить с кем-то, чтобы убедиться, что я действительно жива, что я ничего с собой не сделала. Но самое главное, что я вдруг поняла — это звук выбил меня из своего настроя, пикающий монотонный звук! А он и теперь звучит, и я по-прежнему не знаю, откуда он идет!
Спустя дня три мне позвонил из Вермонта Кевин. «Ленусик, — сказал он после того, как обменялся со мной парой-тройкой фраз, — у тебя пожарная сирена вышла из строя!» Я не поняла о чем он говорит: «Какая сирена?» Кевин продолжал: «Ну этот звук, что у тебя там пикает на фоне». Вот и все — оказывается, это пожарная сирена! Расспросив Кевина, где ее искать, и выйдя в коридор по его указаниям, я быстро обнаружила там небольшой выпуклый набалдашник под самым потолком. «Вызови кого-нибудь, пусть починят», — по-хозяйски распорядился он. Итак, Кевин, мой бывший муж — ангел. Когда нужно дать ответ на поставленный вопрос, он его дает. Именно он определил, что это за звук. Если бы он только знал, какая роль была отведена этому звуку! И наверное, шестым чувством он знал.
Но сирена… что-то это напоминает… Я задумалась и вспомнила. Лето 1985-го. Париж. Я пишу белый стих о самоубийстве. И там есть строчки о сирене.
Теперь 1988-й. Предсказание? Вот это стихотворение:
Лежа на постели в воскресенье
и слушая дыхание французского двора,
что равноценно лежанию в пустыне
в любой другой день недели,
я думаю о средствах самоубийства.
Времени много для обдумывания,
а кругом звенящая тишина.
Тело лениво, рыхло, ненужно, больно.
А для самоубийства тоже должно быть многое
подготовлено.
(Во-первых, надо встать с постели, пойти, открыть,
достать…
Во-вторых… что?)
Нужен особый час и особая расстановка героев на сцене.
Во всем ритуал. Обряд. Порядок.
Ах, и это надо режиссировать.
Вот мне, например, мешает сосед.
Он дышит в соседней комнате. Чем озабочен?
Не знает, что план созревает в моей голове: соскочить.
Нажать на все кнопки звонков и вызвать сирену.
Сосед не знает, что за стенкой сейчас
обдумывается шекспировская концовка.
Реквизит, мизансцена… еще и зрители.
А тут все жанры сразу абсурд, фарс, комедия.
Вот почему так трудно человеку со вкусом,
вписать нож и кровь и слово «любовь»
в серый день, попахивающий жареным маслом
и случайно подобранной мебелью.
Даже если место действия — Париж, лето 85.
Вы любите театр… или самоубийство?
Глава 63. Солнце — это в Голливуде
Я взяла билет на самолет и полетела в Лос-Анджелес. Вызвал меня туда Кончаловский. Перед этим я позвонила ему, сказала, что нахожусь в тяжелом моральном состоянии, чуть не наложила на себя руки и хочу на время уехать из города. Но прежде я должна расплатиться с долгами за квартиру, телефон и так далее. Он пригласил меня пожить у него месяц, отойти от всего на солнышке и заодно подзаработать в массовке на съемках «Гомера и Эдди». Клево! Я — и в массовке… Но когда нужны деньги, то все равно. А тем более в моем тогдашнем состоянии.
Я сижу на диване в его красивом доме, а он куда-то собирается с какой-то американкой — его монтажером. Увидев, что я уставилась в одну точку, он бросает в меня апельсин, хочет рассмешить. Но смешит меня другое. Анекдот — я сижу и смотрю, как Андрон и его дама уходят на прогулку. А я вроде из другого поколения, эдакая старушенция, так как мне не до романтизма. Он наоборот — весь приподнят, прямо летит куда-то в ночь! А я немного больна, коли недавно хотела… ну да ладно об этом.
На другой день мы с Андроном гуляем по горам, и он говорит: «Ты считала, сколько раз в жизни ты любила?» Я не знаю, как ответить. Тогда он продолжает: «А я — пятнадцать!» Я начинаю хохотать: «Сколько-сколько? Пятнадцать — это ужасно много!» Андрон аргументирует: «Совсем не много. Это за всю-то жизнь?» Затем, помолчав, добавляет: «Но сильно любил — три раза». Я мысленно гадаю: первая жена — балерина, Маша Мериль, Лив… Или нет: Наташа, я, Лив? Да нет… Меня распирает любопытство спросить, кто эти три женщины, но я молчу. На съемочной площадке Андрон знакомит меня с Вупи Голдберг. У нее очень умные глаза, внимательный взгляд, и она проста в обращении. Оттого, что я белая, а она черная, я чувствую некоторое преимущество — у нее больше комплексов, которые требовалось преодолеть. Но она звезда, а я сейчас снимаюсь в массовке. Так что преимущество на ее стороне. Мне кажется, мы обе это чувствуем — все наши «за» и «против» — и оттого можем держаться на равных. Андрон обращается ко мне при Вупи: «Леночка, Вупи дарит тебе тысячу долларов, чтобы ты вступила в актерскую гильдию. Сейчас Вупи делает тебе этот жест дружбы, а ты, когда разбогатеешь, подаришь тысячу долларов кому-нибудь, кто будет в этом нуждаться». Произносящий эти слова Андрон напоминает пастора. А Вупи смотрит на меня с пониманием, ей нравится помогать и делать щедрые жесты. «Неизвестно, когда я смогу сделать такой же подарок тому, кто в нем нуждается», — думаю про себя и пытаюсь понять, как между Андроном и Вупи произошла вся эта история с тысячей баксов.
В Лос-Анджелесе я попала к предсказательнице, или, как их здесь называют, «сайкик». Я предварительно справилась насчет нее — она гадала чуть ли не самой Йоко Оно, жене Джона Леннона. Имеет диплом по психологии, раскладывает карты Таро, а также обладает природным даром ясновидения. Заодно здорово рисует. Зовут ее Джулия. «Твоя бабушка готова уйти, — говорит она мне. — Как скоро, не могу сказать, в течение года. А тебя я вижу на острове. Все хорошо, и ты улыбаешься. Наверное, это будет связано с работой». — «Где я буду жить, здесь, в Нью-Йорке, в Москве?» — спрашиваю я ее. «Везде, и там, и здесь, и в Европе». Я не верю своим ушам, но спрашиваю дальше: «А чем я буду заниматься?» — «Тем же — играть в театре, в кино», — отвечает она, вызывая у меня удивление, мне странно в это поверить. «Но у тебя еще есть таланты в искусстве, и они разовьются, будешь делать что-то еще… Писать и что-то еще…» Я хохочу, не веря, что смогу писать или… что там еще у меня разовьется?
