Юлия Винер - Былое и выдумки
За время работы я похудела на четыре килограмма, чем была очень довольна.
Съемочный период сильно растянулся, режиссер уезжал на месяц в Штаты в связи с другим фильмом. Я за это время подыскала ему еще несколько любопытных сюжетов, затем посопровождала очередного гостя, американского писателя.
Затем вернулся режиссер и попросил меня больше никого не сопровождать, работать только с ним. Я с радостью согласилась. Эта работа мне очень даже подходила! Но у него было ко мне еще одно предложение: не только работать, но и жить вместе.
Тут я сильно призадумалась.
Пожить вместе я была вроде бы вовсе и не против, но постоянное присутствие в моей жизни другого человека всегда меня отпугивало. А я видела у него самые серьезные намерения. «Жить вместе» нередко ведет прямо в замужество, а этого я смолоду не хотела. То есть не то чтобы ни за что не хотела, но с замужеством у меня происходило примерно то же, что и с «работой». Вроде бы и партнер нравится, и мама радуется, но в решающий момент я всегда отступала. Нет, не могла. К браку я относилась серьезно и не хотела сковывать себя и другого человека обязательством, не будучи уверена, что смогу его выполнить.
Идеальным образом жизни всегда представлялся мне такой, при котором два человека, пусть связанные самым искренним чувством, живут раздельно и видятся тогда, когда оба этого хотят или когда нужна помощь. Мечта, конечно, довольно инфантильная, но я знаю по меньшей мере две любящие пары, которые живут именно так. И живут счастливо. Сколько конфликтов при этом снимается, сколько противоречий сглаживается! Детей при этом, разумеется, заводить сложно, но я и не планировала детей.
Пока я раздумывала да сомневалась, все решилось помимо моей воли. Видно, воля моя была слабовата, а противостоящая – сильна и решительна. Я улетала на месяц в Румынию, встречаться с мамой, приехавшей туда из Москвы. Перед моим отъездом Джон попросился пожить это время в моей – тогда еще не моей, а «амидаровской» – квартире, «сэкономить на гостинице», сказал он. Я, разумеется, ясно видела подвох, но отказать не могла, – «сэкономить» затронуло чувствительную струнку в моей душе.
– Но как только я вернусь, ты сразу уйдешь, – предупредила я.
– Разумеется, – ответил он.
Последующие пятнадцать лет мы жили и работали вместе. Жили и работали, окруженные редкостной даже для Иерусалима экзотической красотой, в доме, о котором я рассказываю в другом месте. По сионистской своей натуре, Джон охотно согласился никуда не уезжать, жить в Израиле. И даже привез сюда своего взрослого сына от покойной первой жены.
Никаких денег я за свою работу не получала, даже не оформлена была никак, то есть вернулась к когдатошнему своему статусу «не работает». Правда, здесь это никого не касалось и не возмущало. А работать приходилось много и напряженно. Все в том же многообразном качестве – изыскателя ситуаций и персонажей, помрежа, переводчика, сочинителя дикторского текста. Меньше всего – сценариста. Да, собственно, сценариев к документальным фильмам давно уже нигде и не писали. Кроме России, где «документальность» понималась как тщательно спланированная и хорошо отрежиссированная действительность.
Даже водителем мне пришлось поработать. Причем незаконно, без водительских прав. Экзамен на права я провалила, а второй раз не пошла, не успела – началась война Судного дня. Вся наша израильская съемочная группа немедленно ушла на фронт. Мы остались втроем – режиссер, его сын-оператор и я. Но какой уважающий себя документалист пропустит войну? Мы тоже рванули к фронту, на север, к сирийской границе.
К боям нас, разумеется, не подпустили, но мы сумели побывать на Голанах сразу после сражения. Там я впервые в жизни увидела трупы убитых солдат. Только сирийских, наши сразу забрали тела своих погибших товарищей. Потрясало количество новенькой, не успевшей даже запылиться советской военной техники. Танки, грузовики, самоходки густо усеивали поле битвы. На всех наклеены были подробные инструкции на русском языке. Я влезла в одну машину и подобрала там какой-то небольшой оптический прибор. Хотела взять себе в качестве сувенира, но Джон велел положить обратно: «Тебе, – сказал он, – ни к чему, а военным пригодится».
Режиссер с оператором снимали, а я их возила. Поначалу ездила лихо и бесстрашно. Ничто меня не смущало: ни крутые извилистые горные дороги, ни замазанные темно-синей краской фары, с которыми ночью едва видны были встречные машины и путь впереди. Бойко перекидывала ручку скоростей, и Джон то и дело требовал: «Медленнее! Не так быстро! Тормози перед поворотом!» Ну и доездилась. Так резко на скорости закрутила руль на одном из поворотов, что вылетела на встречную полосу, а там и на усеянную острыми камнями обочину. А за обочиной была пропасть. Я успела рывком ударить по тормозу, и в пропасть мы не свалились, но две передние покрышки от сильного трения лопнули.
После этого стала бояться, водить медленнее, и еще медленнее, и совсем медленно, по ночам терзали кошмары: прямо перед машиной выскакивал на дорогу ребенок, или собака, или осел, – пока, уже после войны, не решила оставить вождение машины совсем.
Война была тяжелая и сложная, стране грозила настоящая опасность, но я не испытывала ни малейшей тревоги. Даже когда сирийский снаряд разнес палатку полевого госпиталя (пустую, к счастью) в двухстах метрах от нас, думала только о том, чтобы оператор успел заснять этот варварский акт. Даже когда дорогу вдоль берега Кинерета обстреляли буквально через минуту после того, как мы там проехали, абсурдно жалела, что пропустили драматический момент. Так захватил меня азарт документальной съемки! Да и вообще, ни минуты не сомневалась, что мы победим, хотя были люди поумнее и поопытнее меня, которые видели основания в этом сомневаться…
Материала интересного мы наснимали много, потом получился целый фильм.
Благополучно прожив вместе лет пять, мы с Джоном все-таки поженились. В противность моим давним убеждениям – однако по моей же инициативе, с чисто практической целью. По неразумию своему я надеялась, что, получив голландское гражданство, смогу поехать в Россию. О том, как бесплодны и унизительны были все мои попытки добиться советской визы, я тоже уже писала. Джон посмеивался надо мной, говорил, что даже он сразу знал, что ничего не выйдет, как же это я, бывшая советская, этого не понимала. А я, вымещая на нем свою злость и огорчение, говорила, что мы, выходит, поженились совершенно зазря.
Работа режиссера-фрилансера как минимум на две трети заключается в непрерывных усилиях по добыванию заказов и финансирования. Пока Джон занимался этим, я подрабатывала переводами. А он все время говорил мне: «Брось переводы, пиши сама. Все равно, что. Для начала можешь описать свою жизнь, она интересная». Мне было смешно. «Да здесь, – говорила я, – такая интересная жизнь у каждого второго, если не у всех подряд». – «Вот и напиши про одну такую интересную жизнь», – говорил он. Но мне ничего исключительно интересного в моей жизни не виделось, то есть для самой-то меня вся она была исключительная и необычная. Но для других? Нет, не виделось.
