Владимир Герлах - Изменник
Вернулась домой и рассказала тете Мане об этом невиданном хамстве Галанина. Тетя Маня покраснела, не могла лгать, но вдруг нашла выход из положения и сказала все-таки правду, хотя не всю: «Он сказал, что уже давно об этом думал и считает работу у него неудобной, ругался, что и так сплетни ходят. Но не бойся, он обещал тебя устроить в горуправлении». Это был второй удар, который уточнил первый. Потом Шурка прибавила, давясь смехом рассказывала: «Какой мой Галанин оказался, вот гуляет! Колхозники сегодня на кухне рассказывали. В Холмах напились и уезжать собралися! Аверьян захотел вожжами задергать, а его девушки пьяного с брички стащили, в сарае заперли и лошадей выпрягли. А Галанин со Столетовым и не видали ничего, со старостой здоровкались на прощание; стали кричать, чтобы Аверьян погонял, а он в сарае волнуется, а отозваться боится, девушки всю ночь прогуляли. Евдокия рвет и мечет, хочет к Шуберу на Галанина жаловаться идти, что он Аверьяна на похабные вещи подбивает. Ты спишь, Вера?» Вера притворилась спящей, и молчала, глядя на далекие звезды, которые смотрели в открытое окно. Наконец, Варя Головко добила его окончательно!
Это была девушка смелая, высокая и красивая с большими наивными как будто глазами. На самом деле давно уже не была наивной и называла все вещи своими именами. Любила мужское общество, пьяный разгул и сомнительные рискованные положения. Приехала по делам в город и зашла в гости к своей подруге Вере, рассказывала новости: «Наш комендант оказался совсем другим, не таким каким я его себе представляла. Совсем молодой, веселый и красивый мужчина. Была у него по делу, гуляли они все у Семенчука, старосты Париков, пригласили и меня к столу, сидела рядом с ним и пила. Начала с ним по делу говорить, прошу устроить меня машинисткой в Райзо, он на меня посмотрел так сбоку, знаешь как иногда мужчины смотрят. У меня аж мурашки по спине забегали, улыбнулся и говорит: «Это не так просто. Хотя я подумаю. Зайдите ко мне, когда я вернусь домой. Может быть, что-нибудь для вас и сделаю, при одном условии, если вы мне будете благодарны». И опять посмотрел на меня всю, на губы и грудь! Смутил страшно. Но потом взяла себя в руки и обещала быть благодарной. Что он будет мной довольный. Ха, ха, ха!.. А сегодня была в Райзо, а Бодаренко мне и говорит, что место для меня уже готово. Могу начинать хоть завтра. Начну, буду жить у дяди и вот теперь думаю. Вернется он, нужно будет все-таки его отблагодарить с процентами! Я свое слово всегда сдерживаю, как бы мне ни тяжело было. Хотя, подумаю хорошо, и вижу, что тяжело мне не будет. Он меня не обидит. Как ты думаешь?» Вера возмущалась: «Какая грязь и он грязный и ты Варя! я от тебя этого не ожидала, дойти до такого ужаса, продаваться немцу, позор, что будут говорить люди?» — «Варя взяла гитару, бренчала на ней и смеясь напевала: «Эх! дам — говорят,
И не дам — говорят!
Лучше дать, повторить,
Тогда не будут говорить!»
«Не злись, Вера! Это жизнь. Нужно ее брать такой какая она есть. Все равно — война».
Ушла веселая и обещала зайти еще раз рассказать как благодарила. Собирались факты, собирала их Вера в большой тяжелый мешок, который лежал на ее плечах и давил ее и гнул к земле. Все было ясно и просто и скучно. Ваня приехал во время чтобы ее утешить и ободрить. Приехал худой и желтый, с острыми скулами, заросший колючей бородой, которая колола ее щеку. Не могла сразу его поцеловать после ночи проведенной в Озерном, сердилась на себя и ругала и все-таки не могла, все-таки не любила его так как нужно. Только жалела большой и острой жалостью. Протопила ему баню, дала ему свою чистую рубашку, у дяди Прохора чистой не оказалось, заставила его побриться и помыть грязные ногти и зубы. Сбегала в с/х. комендатуру, принесла свой паек, который продолжала получать по распоряжению Галанина, хотя там больше не служила. Сало, масло и хлеб, налила миску молока, сама кормила голодного. С жалостью смотрела как он хватал дрожащими пальцами куски сала и хлеба и жадно, чавкая ел. Невольно вспоминала как ел Галанин, как он ловко владел ножом и вилкой. Начала его осторожно по матерински учить, стараясь не обидеть: «Ваня, ты не торопись милый, вот нож и вилка, ешь спокойно, не забывай, что ты инженер и не забывай своего достоинства!» Ваня брал нож и вилку, неловко резал, ловил куски сала, смеялся сконфуженно: «Собственное достоинство. Ты, если бы знала как они меня там мучали, забыла бы об этом достоинстве. Палачи, гады!» Вере стало стыдно: «Ты прав, Ваня, прости. Да, они звери, все! но ничего, придет время и ты отомстишь за все. Ешь, поправляйся, не стесняйся, бери руками, брось эту вилку. Господи, какой ты худой и желтый!» Заплакала от жалости и, ухаживала за ним как за маленьким ребенком.
Вечерами, вернувшись с работы из горуправления, заставляла его рассказывать о Красной армии и о плене. Радовалась, узнав сколько забрали у немцев пленных, танков и пушек во время боев под Москвой, о том как бомбят Германию англичане и американцы; тетя Маня ахала, узнав что начали молиться в церквах по ту сторону фронта — «Вернулись к Богу, правильная наша пословица»: гром не грянет, мужик не перекрестится. «Слава Богу все молятся и там и здесь и наша Вера… А ты, Ваня?» Ваня задумчиво улыбался: «Не, знаю, может быть Бог и есть, не такой как нас учит церковь, но, наверное есть. Вчера был в церкви, слушал церковное пенье и так хорошо, сладко стало». Дядя Прохор прекратил его рассуждения: «Не твоего ума дело. Бог в тебе не нуждается. Ну, а как же ты решил? Что теперь делать будешь?» — «Не знаю, подумаю, еще не решил!»
Вмешалась тетя Маня: «Что делать? Прежде всего надо их поженить. Не красней Вера. Пора! Пора ей матерью стать, а нам внуков нянчить. Молчи. Теперь я решаю. На Красную Горку будешь им Исаия Ликуй петь. Жить пока у нас. Верина комната им хватит. Шурку к свадьбе оттуда убрать, а пока пусть остается: разговоров меньше будет. Тебе, Ваня недалеко от Бондаренко, а поженитесь, поставим вам нашу двуспальную кровать». Так понемногу уславливались о свадьбе и говорили о ней как о решенном деле. Оставалось только одно: Вере к нему привыкнуть, почувствовать к Ване хотя крупицу того, что она чувствовала по отношению к Галанину. Но вот это и было чрезвычайно трудно. Правда, Ваня скоро отошел. Взял верх здоровый организм, не даром был сам из крестьянской богатырской семьи. Наливались щеки, появился румянец, заблестели, заискрились голубые глаза. Говорить стал уверенно и умно и что больше всего радовало Веру, его ум. Внешностью он не мог бороться с Галаниным. У него было простое славное русское лицо, добрые и умные глаза, добродушная улыбка, показывающая ровные крепкие зубы, портил немного нос, был «курносый», как говорила Шурка, но ум! здесь он мог легко побить этого рабочего от станка только во время войны ставшего офицером. Ваня был изобретатель-механик. Для него не было тайны ни в одной машине, ни в одной турбине. С закрытыми глазами он все видел и понимал. Это был гений, до войны известный даже в Москве! К сожалению, во время войны попал в плен, не хватило храбрости умереть, сам смеясь рассказывал: «Когда нас окружили со всех сторон, мне стало ясно, что сопротивляться было бесполезно. Нужно было выбирать между жизнью и смертью. Я подумал о тебе, Вера и, как ни странно, о моих научных работах. В особенности о последнем незаконченном труде, о котором ты знаешь, Вера. Мне стало смешно умирать, когда я могу еще так быть полезен родине. Тем более, что моя смерть ничего ровно не изменила бы в нашем положении окруженных, все уже побросали оружие и стали разбегаться. Я и сдался. Ты, Вера меня за это не презираешь?»
