Алла Марченко - Лермонтов
Это во-первых. Во-вторых. Выбирая для провинившегося гусара исправительный полк, Николай и мысли не допускал, что операция, в которой эта воинская часть должна стать основной победительной силой, обречена на провал. Идея Береговой линии принадлежала лично ему, и в ней не могло быть изъяна. Падение форта Михайловский, сообщение о котором легло на рабочий стол императора почти одновременно с бумагами Лермонтова, он принял так, как и должен был принять подобный казус автор безупречно – стратегически и тактически – разработанного проекта. Сборища горских народов оказались многочисленнее, чем предполагалось, следовательно, необходимо повысить численность русского экспедиционного отряда. И если господин Лермонтов настолько не дорожит жизнью, что позволил «французишке» запутать себя в дуэльную мерзопакость, так пусть уж лучше рискует в деле, которому суждено принести славу Отечеству. Но то, чего не желал видеть император, понимало все кавказское руководство, в том числе и генерал Граббе: положение в Черномории катастрофично и отправлять туда автора «этого изумительного “Героя нашего времени”» преступление. Усердный читатель Тацита и Тита Ливия, Граббе верил в Возмездие, в карающую руку «Немезиды истории», в суд потомства. Сделав вид, что не понял смысла распоряжения императора, он поступил так, как поступил бы на его месте любой грамотный военачальник: отправил отличного кавалериста, гусара и драгуна, на тот участок фронта, где была крайняя нужда в офицерах «конницы летучей».
Нет, нет, Граббе вовсе не прятал поэта от опасностей: экспедиция Галафеева, несмотря на обилие прикомандированных к ней гвардейцев, не была игрой в солдатики и не могла ею быть. Положение в Дагестане и Малой Чечне было очень серьезным. Шамиль стянул в кулак силы сопротивления всего Северного Кавказа. Но над Чеченским походом не тяготела роковая и бессмысленная обреченность, а главное, галафеевская тактика кратковременных набегов на немирные аулы обещала пусть и скромный, но почти гарантированный успех, а значит, и надежду на представление к награде, за которым можно было бы ожидать и помилования. Сбылась давняя мечта Лермонтова – принять непосредственное участие в настоящей войне. Ведь в задуманном им романе «из времен смертельного боя двух великих наций» война должна стать одним из главных объектов изображения. Чтобы изобразить «тревоги дикие войны» без ложного пафоса и романтических украшений, войну надо было увидеть лицом к лицу. На расстоянии смерти.
Решающее сражение произошло при речке Валерик 11 июля 1840 года. В нашем распоряжении имеются три описания этого боя.
Реконструкция историка, основанная на изучении «Журнала военных действий»:
«…Поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик, имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».
Письмо самого Лермонтова Алексею Лопухину от 12 сентября 1840 года:
«У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте… вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью».
И наконец, «Валерик», написанный на следующий день после «жаркого дела». «Валерик» в переводе с чеченского означает «мертвый»; Лермонтов истолковывает метафору, заключенную в географическом «имени» горной реки, по-своему. Мертва не сама «речка смерти», а идея, во имя которой пролита кровь множества людей:
…и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
Герой «Бородина», старый воин, через двадцать пять лет после сражения гордится тем, что был участником боя, о котором «помнит вся Россия». Героя «Валерика» воспоминания о вчерашней схватке наводят на размышления о бессмысленности «вражды»:
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?»
Не испытал участник «военного представления» и ожидаемого «упоения в бою». Самым сильным впечатлением, вынесенным из боя, оказалось лицо смерти, увиденное вблизи:
…и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать…
При всей выразительности приведенных описаний жаркого боя у реки Валерик, читателю не хватает реалий, чтобы представить себе, что же означает, скажем, процитированная выше строка из Журнала военных действий: «…с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших <Лермонтов> ворвался в неприятельские завалы».
Дабы восполнить нехватку конкретных подробностей, привожу отрывок из воспоминаний участника другой экспедиции в те же места – печально знаменитого Даргинского похода (лето 1845 г.), в котором, кстати, погиб Михаил Глебов, секундант Лермонтова на его последней дуэли:[46]
«…Дорога, еще суживаясь, делает крутой поворот, за которым глазам открывается топкое, сажени в три, место, а за ним, шагах во сто, срубленные поперек дороги громадной толщины чинары, и еще момент – и все это место засветилось от губительного, в нас посылаемого залпа ружей из 300 – такие залпы одновременно открываются из боковых завалов по всей колонне; залпы эти сопровождает неистовый дикий крик неприятеля, а по горам многократное от выстрелов эхо все дальше переливается, как будто дикая сама по себе природа приняла участие в диких страстях здесь человека. Одно спасение – взять лежавший перед авангардом завал, не дав неприятелю вновь зарядить ружья. Загремело из тысячи голосов знакомое кавказское, не знающее удержу “ура” и слилось с “ура” всей остальной колонны… Авангард несется через топь к завалу, разбрасывает мгновенно лежащие перед ним, загромождающие дорогу ветви срубленных чинаров и занимает самый завал, из которого неприятель частью уже перебежал в устроенный дальше в некотором расстоянии такой же другой завал. Засев во взятом завале, положение наше, хотя пули попадали и с боков, стало под защитою его сноснее, чем и восстановилась бодрость солдат и уверенность в дружное на штыки “ура” возвратилась, несмотря на беспрерывные выстрелы засевшего впереди в завале неприятеля, которого недолго думая новым дружным “ура”, хотя и с потерею, выгнали и оттуда в следующий такой же завал. Таких завалов было на протяжении 2–3 верст по дороге 15…»
