Алексей Варламов - Шукшин
Двадцать пятого июля 1974 года, в последний свой день рождения, в свое 45-летие, Шукшин послал из станицы Клетской пространную телеграмму директору «Мосфильма»:
«УВАЖАЕМЫЙ НИКОЛАЙ ТРОФИМОВИЧ ПРОШУ ВАШЕГО РАЗРЕШЕНИЯ НАЧАТЬ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ ФИЛЬМУ “РАЗИН" ПЕРВОГО АВГУСТА 1974 ГОДА СОГЛАСНО ДОГОВОРЕННОСТИ РАБОТЕ ПОКА ПРИСТУПЯТ РЕЖИССЕР ШУКШИН ОПЕРАТОР ЗАБОЛОЦКИЙ ХУДОЖНИК НОВОДЕРЕЖКИН ДИРЕКТОР МИЛЬКИС ТАКЖЕ ХУДОЖНИК КОСТЮМАМ АДМИНИСТРАТОР ФОТОГРАФ БЛИЖАЙШИЕ ПЛАНЫ ВЫБОР НАТУРЫ МЕСТ БАЗИРОВАНИЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЗАКАЗОВ НА ПОСТРОЙКУ СТРУГОВ ПОШИВ КОСТЮМОВ ИЗГОТОВЛЕНИЕ ОРУЖИЯ ЕСЛИ НЕ СМОГУ ПРИЕХАТЬ ПРОШУ НАЧАТЬ БЕЗ МЕНЯ С НИМИ ВСТРЕЧУСЬ ЗДЕСЬ УВАЖЕНИЕМ ШУКШИН».
Пятым августа датировался приказ Сизова о продлении подготовительных работ с 5 августа по 31 октября, и таким образом в последние месяцы и недели жизни Василий Шукшин по-прежнему уверенно сидел в двух кинематографических санях, актерских и режиссерских, что не мешало ему вопреки дружеским предостережениям катиться еще и в санках литературных. Да как славно катиться! В его писательских делах в последний год жизни все действительно складывалось удачно, и по последним шукшинским вещам хорошо чувствуется, что в отличие от своего физического состояния («Все чаще жаловался на ноги. Я видел, как ему трудно ходить, как тяжко дается даже небольшое расстояние — от пристани на Дону до площадки», — вспоминал Бурков), творчески он не был ни исчерпан, ни истощен. Он уходил на взлете, на подъеме, и трудно даже вообразить, сколько потеряла русская литература, потеряв Шукшина…
В мае вышла его лучшая книга «Беседы при ясной луне», в июне был, наконец, сдан в набор многострадальный роман «Я пришел дать вам волю» в издательстве «Советский писатель», в июле журнал «Звезда» напечатал «Точку зрения», журнал «Аврора» — рассказ «Рыжий», относящийся к шукшинскому детству, а «Искусство кино» — киносценарий «Брат мой», который первоначально назывался «Враг мой», и именно по этому сценарию Валентин Виноградов впоследствии снял фильм «Земляки», в котором Шукшин и хотел, да не смог сыграть[70]. Тогда же, в июле, в «Вопросах литературы» была напечатана дискуссия о фильме «Калина красная», в которой приняли участие С. Залыгин, К. Ваншенкин, Л. Аннинский, В. Баранов, В. Кисунько и Б. Рунин, а Шукшин всем им по существу возразил. В августе в «Литературной России» был опубликован рассказ «Други игрищ и забав» с абсолютно городским сюжетом и определенным изживанием «чудачества», как до этого и в «Вечно недовольном Яковлеве», опубликованном в марте того же года в газете «Неделя».
Летом Шукшин подал в издательство «Молодая гвардия» заявку на новую книгу, в которой написал строки, почти всегда цитируемые, когда говорят о Шукшине, и в самом деле, их можно считать символом его веры, да и не только его — здесь в концентрированном виде изложен русский национальный кодекс, применимый к любым временам отечественной истории: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами — стоит ли отдавать его за некий трескучий, так называемый “городской язык”, коим владеют все те же ловкие люди, что и жить как будто умеют, и насквозь фальшивы. Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания — не отдавай всего этого за понюх табаку… Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».
В сентябре вышла последняя прижизненная подборка рассказов в «Нашем современнике», среди которых был совсем небольшой, по стилистике близкий к документальному, невыдуманному рассказ «Жил человек…» с трагическим описанием смерти соседа по больничной палате:
«Я проснулся от торопливых шагов в коридоре, от тихих голосов многих людей… И почему-то сразу кольнуло в сердце: наверно, он. Выглянул из палаты в коридор — точно: стоит в коридоре такой телевизор, возле него люди в белых халатах, смотрят в телевизор, некоторые входят в палату, выходят, опять смотрят в телевизор. А там, в синем, как кусочек неба, квадрате прыгает светлая точка… Прыгает и оставляет за собой тусклый следок, который тут же и гаснет. А точечка-светлячок все прыгает, прыгает… То высоко прыгнет, а то чуть вздрагивает, а то опять подскочит и следок за собой вытянет. Прыгала-прыгала эта точечка и остановилась. Люди вошли в палату, где лежал… теперь уж труп; телевизор выключили. Человека не стало. Всю ночь я лежал потом с пустой душой, хотел сосредоточиться на одной какой-то главной мысли, хотел — не понять, нет, понять я и раньше пытался, не мог — почувствовать хоть на миг, хоть кратко, хоть как тот следок тусклый, — чуть-чуть бы хоть высветлилась в разуме ли, в душе ли: что же это такое было — жил человек… Этот и вовсе трудно жил. Значит, нужно, что ли, чтобы мы жили? Или как? Допустим, нужно, чтобы мы жили, то тогда зачем не отняли у нас этот проклятый дар — вечно мучительно и бесплодно пытаться понять: “А зачем всё?” Вон уж научились видеть, как сердце останавливается… А зачем всё, зачем! И никуда с этим не докричишься, никто не услышит. Жить уж, не оглядываться, уходить и уходить вперед, сколько отмерено. Похоже, умирать-то — не страшно».
ТАК ЧТО ЖЕ С НАМИ ПРОИСХОДИТ?
И все же самый горький из последних литературных сюжетов в жизни Василия Макаровича был связан с рассказом «Кляуза», опубликованным одновременно в журнале «Аврора» и в «Литературной газете». Рассказ этот, с одной стороны, перекликающийся с чуть более ранним по времени написания «Ванькой Тепляшиным», герой которого также уходит из больницы из-за хамства красноглазого вахтера, а с другой стороны, совершенно новый, с указанием точного времени и места действия и перечислением реальных действующих лиц (Василия Белова, поэта Виктора Коротаева, не пропущенных вахтершей в больницу к Шукшину), известен больше всего своим окончанием, вопросом: «Что с нами происходит?», который прозвучал на всю страну как колокольный звон, как призыв, как пароходный или фабричный гудок, как сирена, горн, был услышан повсюду вплоть до Кремлевского дворца и стал шукшинским завещанием. Это был рассказ, вызвавший очень неоднозначную реакцию не только у администрации больницы, которая поднялась на защиту своей сотрудницы и в дальнейшем не позволила ее уволить, и не только у Евгения Евтушенко, который был возмущен шукшинской «Кляузой», поскольку писатель-де обрушился на нищую больничную вахтершу, — еще одним оппонентом Шукшина стал его тезка Василий Белов, которому, видимо, по этой причине отказал в праве считаться другом Шукшина Анатолий Заболоцкий: «Для Шукшина понятие “дружба” было преувеличением даже для его отношений с Василием Ивановичем Беловым».
