Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
– Как хоронили убитых партизан?
– У нас, я помню, в первом бою в феврале убило минометчика Колю Артемова, комсомольца. Немцы оставались недалеко, они своих убитых забирали, а мы своего хоронили. У нас в том бою только Коля погиб, вырыли могилу, сделали три раза стрельбу, все как положено, похоронили, но гроба не было, просто завернули в парашютную гондолу, они у нас оставались после сбрасывания снаряжения и продуктов с самолетов. Все выступали, в том числе и я. Было торжественно, всегда старались так хоронить.
– Молились ли в партизанских отрядах?
– Нет, такого не было, мы атеисты все были. Только когда я раненая лежала, я вам рассказывала, как я молилась о том, чтобы дожить до победы, один раз.
– Как вы бы оценили роль партизанских отрядов в освобождении Крыма?
– Вы знаете, нашей Красной Армии очень сильно помогала прежде всего партизанская разведка, очень много именно она давала данных. У нас же агенты были даже в штабе румынского горно-стрелкового корпуса, был такой Михайлэску, потом после войны он часто приезжал к нам на маевки в Крым. Он перед наступлением наших войск дал партизанам карту расположения всех воинских частей фашистов в Крыму, где также было отмечено расположение их укреплений. Дал точное количество войск, это была такая незаменимая карта, что когда ее переправили в штаб 4-го Украинского фронта, все было как на ладони. И это помогло освободить быстро Крым. В целом партизанские разведданные были самыми надежными. Кроме того, хочу отметить, что у партизан было такое оружие, на которое Гитлер не рассчитывал, и потому он глубоко просчитался. Таким оружием была неиссякаемая любовь к нашей Родине, лютая ненависть к врагу, так ненавидели всех фашистов, и дружба народов, ведь в лесу было 34 национальности, русские, украинцы, евреи, татары, армяне, грузины, испанцы, итальянцы, каких только национальностей не было. И особенно была важна твердая уверенность в Победе, такая вера была, даже в первый период войны, когда наши отступали, все равно все верили, что победим. Тем более что я как политработник, пропагандист, все это видела.
– Были ли в отрядах противоречия на национальной почве?
– Даже не знали, кто какой национальности, даже не задумывались об этом. Никто этим не интересовался.
– Как кормили в госпиталях в Крыму?
– В госпиталях кормили очень плохо, пшенка одна. Из нее суп, каша, смазанная постным маслом, чай, и больше ничего. Такое питание было, но мне ребята из обкома комсомола приносили американскую тушенку, там был тогда секретарем Авдеенко Николай, тоже в лесу партизанил, он всегда шефствовал над ранеными комсомольцами. Такие отличные банки, сверху так много топленого свиного сала. Я очень его любила, на хлеб намажу и съедаю. И такое мясо было, чудесное, что одной банки мне хватало почти на неделю. Сам Авдеенко в госпиталь приходил, а за мной еще были закреплены девочки-комсомолки. Одна крымская татарка, перед тем как выселили их, приходила и так читала мне «Бахчисарайский фонтан» Пушкина! У меня температура, я как во сне, а она мне читает «Бахчисарайский фонтан». Я слушала с удовольствием, но говорить ничего не могла.
– Как вы встретили 9 Мая 1945 года?
– Вы не представляете, во-первых, у меня в доме был портрет Сталина. Когда по радио объявили, что наши солдаты взяли Берлин и установили красный флаг на рейхстаге, я взяла портрет Сталина, вышла на улицу, там все военные стреляют в воздух, ракеты пускают, настоящие фейерверки получались. Все горело, город весь освещался, было светло как днем, мы стоим с портретом Сталина, кричим: «Ура Сталину! Ура Красной Армии! Ура партизанам!» Кричали кто во что горазд. Так народ ликовал, такая радость была. На 9 мая вообще весь народ вышел, старики подняться не могли, и то выползли. Все на митинги, вот так в Симферополе встречали День Победы!
Долматов Владимир Адольфович
– В октябре 1941-го я попал в Московское ополчение. Я учился в восьмом классе и жил на Арбате. В один из дней всю нашу школу согнали на Потылиху, что возле Мосфильмовской улицы, во двор средней школы. Дали нам охотничьи ружья по одному на 5 человек, дали малокалиберные винтовки – тоже на пять человек одну – и еще дали пять сабель. Все! Формы никакой не было – кто в чем пришел, в том и пошел воевать. Командиром нашего подразделения был наш преподаватель по литературе – красивый мужик, добрый.
Отправили нас по Можайскому шоссе за Жуковку, к которой уже подходили немцы. Это примерно километрах в 15 от Москвы. Мы там расположились в лесу, в 2–3 километрах от шоссе. Вдруг услышали гул танков. Послали разведчиков. Когда они вернулись, стало ясно, что немцы прошли на танках мимо нас и остановились, а их подразделения оцепляют близлежащие деревни. Командир вызывает меня и говорит: «Володя, тебе надо прорваться в Москву и сообщить, что мы в окружении и что сопротивляться мы не можем, поскольку оружия у нас нет. Бери мотоцикл и дуй в наш военкомат». У нас был мотоцикл «Красный Октябрь», и я был единственным в школе, кто умел на нем ездить.
Оказалось, что деревню, через которую мне надо было проехать, уже заняли немцы. И вот я еду и вижу – стоит группа немцев, человек 5–6, о чем-то говорят. Останавливаться уже поздно, и я, прямо как завороженный, еду на них. Они повернули головы, посмотрели на меня, но не среагировали. Потом кто-то чего-то крикнул, я страшно перепугался, дал по газам и стал вилять на мотоцикле. Они пустили очередь, но не попали. Вылетаю из этой деревни в лес – и сразу в дерево. И когда я шлепнулся об это дерево, вилка у мотоцикла согнулась, и я пешком пошел в Москву. Пришел в военкомат уже ночью.
– Я из ополчения. Наши окружены. Сопротивляться нам нечем, – говорю я.
– Ты откуда сам? – говорят мне.
– С Арбатской площади.
– А родители где?
– Там.
– Ну, иди домой.
Все. Я пошел домой. Мама обрадовалась, что сын живой вернулся. Короче, из этого ополчения никто не вернулся! Всех перебили!
Мой отец работал юрисконсультом на заводе «Медхимпром», а поскольку школа закрылась, то он меня устроил работать на свой завод, который ко всему еще имел сеть мастерских металлоремонта по всей Москве. Направили меня работать в мастерскую на Красную Пресню учеником слесаря. Поработал я там недели две, и директор этой мастерской сказал: «Знаете что, этот мальчишка все умеет делать. Дайте ему мастерскую – он сам будет руководить». И мне дали освободившееся помещение на улице Воровского, в котором до этого располагалась велосипедная мастерская от какой-то другой организации. Мы расположились на первом этаже, поскольку подвал мастерской был затоплен. Я собрал мальчишек со своего дома: одному было 12, другому – 14, и мне 17, и мы втроем стали работать в этой мастерской.
