Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания
Наши взгляды встретились. В порыве отчаяния я вытащил из кармана его подарок — записную книжку с бесценными перлами, размахнулся и швырнул ее как можно дальше в дымчато-серебряные волны Ильменя.
Через несколько дней к нам в столовую зашел работник горсовета:
— Кто из вас будет Животиков В. Н.? Можете явиться за пропажей.
Я так и сел. Заявление Животикова В. Н. я переписал в ту книжку из-за смешной фамилии.
Работник горсовета ушел ни с чем, но через час я уже был у него. Перед ним лежала записная книжка в покоробившейся черной обложке. Я сказал, что я не Животиков В. Н., но книжка моя. И продекламировал заявление. Его выслушали, сверили с текстом и окинули меня отеческим взглядом.
— Так-так. Здорово влетело от руководства? Не помните, при каких обстоятельствах потеряли книжечку? Еще бы! На пьяной релке ее нашли!
— А что это такое?..
Хм… Пьяной релкой косари кличут участок заливного луга, оставляемый до окончания сенокоса на предмет беспробудного пьянства. Трава, понимаете ли, высокая, никто не видит, пей и вались.
«Языческое пиршество, — не без трепета подумал я. — обычай времен Перуна».
— В общем, берите книжечку, — закончил работник горсовета, — и больше коллектив не подводите! Университет все-таки… Имени Ло-мо-но-со-ва!
Вечером я подошел к товарищу, молча протянул книжку. Тот перелистал ее. Все записи, кроме заявления Животикова В. Н., переписанного черной тушью, были смыты.
— Видал? — обрадовался мой друг. — Перун жертвы не принял! Вернее, принял одни записи. Не любит он, когда жертвуют дружбой!
1967
МАЙНА
Майна — это черная птичка с золотыми висюльками на голове, похожая на нашего скворца. Она охотно подражает голосам других птиц и животных. Ее можно даже словам научить. Забавное свойство, милое чудачество, смешная привычка. — Зачем ей все это нужно? Только ли для того, чтобы радоваться жизни?
* * *По сыпучим барханам двигались трое с удочками и раскладушками. На сей раз озеро было совсем рядом с нашими раскопками.
На берегу томилось от жары стадо. Пришлось идти вброд на середину озера к зеленому островку. Подняли над головами раскладушки и зашагали по воде.
Что тут началось! Птицы вились над нами и орали, как кухонные склочницы.
Но вот ругань прекратилась, птицы в один миг разлетелись, и мы вступили на мокрый песок, весь покрытый остроугольными отпечатками птичьих лапок. Знай гляди под ноги, чтобы на гнездо не наступить. Тут полным-полно гнезд, неглубоких, круглых, как блюдца. И в каждом таком блюдечке два-три зеленоватых яичка.
Пышный куст над самой водой. Оттуда, с треском разбросав ветки, вспархивает дикая утка. В ее гнезде одиннадцать яиц.
А вот на торчащей из воды коряге висит серый комочек с безвольно откинутой головкой, сомкнутым клювом, с неряшливо торчащими из пуха, похожими на соломинки зачатками перьев. Дохлый утенок! Дотрагиваюсь до этого еще теплого (наверное, от жары) тельца, зачем-то кладу его в воду. И «покойник» оживает. Он лихо работает желтыми перепончатыми лапами и уплывает от меня.
На песке и на кустах вижу другие недвижные комочки пуха с несоразмерно большими лапами и клювами. Жажда жизни сделала их оцепенелыми, почти мертвыми.
Что случилось у соседнего островка? Птицы кружатся тучей и кричат еще яростней, еще отчаянней.
К островку с шумом и плеском движутся ошалевшие от жары коровы. Они волокут на груди целые гирлянды водорослей, закусывают встречными камышинками и осокой и с жадностью смотрят на свежую зелень островка, тянут к ней жующие морды.
Птицы проносятся над ними бреющим полетом, чуть не клюют их, орут им прямо в уши, бомбардируют пометом. А коровам хоть бы что. Они тупо и невозмутимо шагают к островку, покрытому птичьими следами, полному такой нежной и хрупкой жизни. Уж они-то под ноги не посмотрят!
И вдруг коровы застывают на месте, смущенно мотают мордами. Птичьи голоса перекрывает истерический, безумный хохот. Но жара есть жара, а зелень — это зелень. И коровы с шумом следуют дальше.
Новая остановка. Происходит нечто несусветное. Коровы слышат несущийся сверху собачий лай. Они поднимают морды, видимо ища в небе сумасшедшую собаку. И не найдя ее, продолжают свой путь.
Тут начинается самое удивительное. Над коровьими головами раздается крик ишака: иа-иа! Может быть, слишком пронзительный, какой-то металлический. Но очень похожий и потому совершенно невероятный. И снова хохот. И снова лай. И какой-то свист. И тарахтенье трактора.
Коровы постояли, постояли и повернули в сторону. Подальше от бредовых звуков, от всей этой чертовщины. Майна спасла островок.
Какой могучей силой оказалось забавное ее искусство в минуту опасности!
1967
МОЖНО ЛИ ЗАБЛУДИТЬСЯ В ПУСТЫНЕ?
Пустыня Кызылкум изменилась с тех пор, как я впервые увидел ее.
Здесь по-прежнему можно заблудиться. Но уже не от бездорожья, а от обилия дорог.
Вот и на этот раз по пути на раскопки мы заблудились. Дважды возвращались к колодцу, чтобы узнать дорогу на стоянку Учащи. Оба раза из юрт выходило все их население: ребятишки, старик с транзистором, женщины в малиновых платьях. Все наперебой объясняли, как проехать. И опять не тот поворот. Слишком много автомобильных следов.
Пришлось ночевать в пустыне. Вдали со всех сторон движущиеся огоньки фар. Впереди неподвижное красное зарево. Подъезжаем. Горит сухой колючий куст. Перед ним молодой чабан с ружьем. Рядом дремлют овцы. Чабан давно не видел людей. Он говорит не переставая. О дороге. О своем стаде. О том, какая трудная была зима. Мы плохо понимаем его взволнованное бормотание, похожее на молитву. Но чабана это не смущает. Он спешит выговориться.
А у нас странное чувство: ведь и нас ждет это уединение, это безлюдье в мире, иссеченном дорогами, где ночью видны движущиеся желтые и неподвижные красные огни.
На рассвете вернулись к знакомому колодцу.
— Две ваши машины уже проехали вчера, — уважительно сообщили чабаны. — Езжайте по их следам!
То-то было смеху, когда все, даже малыш на руках у матери, узнали наши лица!
Копыта ишака и две пары кед. Может быть, именно эти скромные следы несут в пустыню важные перемены.
Однажды на крепость, где мы вели раскопки, явились двое молодых людей в ковбойках, джинсах и кедах. За ними шел белый ослик, нагруженный полиэтиленовыми мешками с водой. То ли туристы, то ли художники, то ли сумасшедшие нумизматы, которых страсть к старинным монетам привела в пустыню, где эти монеты валяются прямо на земле.
