Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
МИД и национальный вопрос в России
Очень существенная перемена в русско-польских отношениях состояла в том, что наряду с польским вопросом в министерство Терещенко был поднят и вопрос литовский. Для того, однако, чтобы перейти к нему, я должен предварительно коснуться отношения вообще Терещенко и нашего ведомства к национальному вопросу в России. Здесь надо прежде всего отличать позицию дипломатического ведомства, с одной стороны, и личную роль М.И. Терещенко как члена Временного правительства в решении национальных вопросов вообще — с другой.
Что касается последнего — личной роли Терещенко, то я не буду её касаться, потому что эта личная роль не связывалась им самим с его министерством. Если бы Терещенко оставался министром финансов, как это было в начале деятельности Временного правительства, то, весьма вероятно, он принял бы и в этой роли участие, скажем, в решении Временным правительством украинского вопроса. Можно сожалеть, что в глазах иностранцев известная поездка Терещенко с Керенским в Киев была сочтена за какое-то договорное соглашение не существовавшей тогда Украины и России именно потому, что здесь участвовал русский министр иностранных дел. Такого рода комментарии появились прежде всего в австро-венгерской и германской прессе, а уже затем проникли в союзную печать и вызвали запросы к нашим послам и посланникам, как понимать это соглашение и вводится ли этим самым украинский вопрос в орбиту международной политики или же он по-прежнему считается «внутренним русским».
Эти запросы, вызванные соответственными комментариями иностранной прессы и тем интересом, который украинский вопрос, естественно, вызывал у союзников и у наших врагов, и должны были явиться поводом для неизбежно тонкого различия в отдельных выступлениях Терещенко. Очевидно, всякий министр иностранных дел является одновременно и членом своего правительства и, следовательно, может принимать участие в решении всех общегосударственных проблем страны. Но, с другой стороны, положение министра иностранных дел в составе кабинета всегда особое, так как для иностранцев он остаётся руководителем внешней политики государства, и слишком яркое участие его в каком-либо до сих пор считавшемся внутренним вопросе может не без основания рассматриваться как перенос его в разряд международных. Дело личного такта и умения — размежевать эту двойственность политической физиономии министра иностранных дел в каждом правительстве.
В частности, что касается Украины, то с самого начала войны Австро-Венгрия и Германия по вполне понятным причинам старались ввести украинский вопрос в число больших вопросов мировой политики. Россия же до Февральской революции самым решительным образом не допускала никаких дипломатических переговоров по этому предмету, отвергая всякую аналогию с вопросом польским, например. После Февральской революции Временное правительство не издало ни одного акта, который можно было бы счесть за перенос украинского вопроса в число международных, оно по-прежнему продолжало считать его чисто внутренним делом России.
Терещенко вынужден был разослать всем нашим дипломатическим представителям подробный циркуляр, которым Временное правительство заявляло перед всем миром, что украинского вопроса в международно-политическом смысле не существует, что же касается министра иностранных дел, то он участвовал в поездке исключительно как член правительства, а не как глава внешней политики.
Конечно, не только в парламентской жизни западноевропейских государств можно было бы найти прецеденты подобного участия руководителей внешней политики во внутренних делах (например, в случае довольно частого совмещения обязанностей председателя Совета министров с обязанностями министра иностранных дел), можно было бы сослаться и на прецеденты русские во время войны, например описанное мною в предшествующих моих записках участие Сазонова в решении еврейского вопроса в 1915 г. Но по поводу последнего надо добавить, что, во-первых, это участие не имело гласного характера, наоборот, Сазонов и все остальные члены правительства считали само поднятие вопроса «государственной тайной», а с другой стороны, это выступление Сазонова по внутриполитической проблеме вызвало острое недовольство Николая II и послужило одним из мотивов сазоновского увольнения в отставку.
Таким образом, всё в таком всегда привлекающем внимание иностранцев шаге, как участие министра иностранных дел во внутриполитическом деле, особенно когда данный министр, как это было с М.И. Терещенко, не нёс никаких других правительственных обязанностей, кроме дипломатических, зависит от конкретной политической обстановки. Очевидно, участие в нормальное время французского, скажем, руководителя внешней политики в эпоху III Республики в алжирском вопросе ещё не давало права считать этот вопрос международным, но участие Терещенко в украинских делах в период войны и революции, в эпоху острой постановки национального вопроса в России, давало пищу для самых сенсационных подозрений не только у наших врагов, которые всегда только к этому и стремились, но и наших друзей и союзников.
Разосланный циркуляр не достиг своей цели в силу объективного положения Временного правительства и всей России, несмотря на прямое запрещение нашим представителям за границей входить в разговоры с союзниками об украинской проблеме и предписание внушать им, что это чисто внутреннее русское дело. На деле же до самого конца Временного правительства им приходилось не раз объясняться по этому поводу с союзниками, дабы опровергать вражеские наветы, разъяснять истинную линию поведения Временного правительства. При этом в силу создавшегося положения вещей приходилось не только держаться на формально оборонительной позиции, но и переходить в решительное контрнаступление по всему дипломатическому фронту против всяческих украинских зарубежных организаций не только австрийского, но и русского толка, которые проявляли лихорадочную деятельность за границей, особенно под конец Временного правительства.
Эта всё более и более оживлённая внутренняя переписка наших заграничных представителей с нашим ведомством заставила, наконец, подумать о поручении одному лицу заниматься украинским вопросом с международной точки зрения. Этим лицом стал Обнорский, начальник Славянского стола в составе канцелярии министра иностранных дел, которым до Февральской революции заведовал Приклонский (о нём я писал в моих предшествующих записках). Обнорский — человек неглупый и остроумный, однако он слишком долго проходил дипломатическую карьеру в подчинённых должностях и, несмотря на свой уже значительный возраст, не пользовался никаким весом в министерстве, да и, кроме самого поверхностного знакомства со славянским вопросом, не имел никаких солидных знаний ни в одной области международной политики. Это был весьма распространённый тип дипломатов capable a tout, bon a rien[57]. Когда ему решили поручить украинский вопрос, он просто испугался его и захотел всеми правдами и неправдами от него избавиться. Он, кроме того, ничего по украинскому вопросу не знал и не был в курсе мероприятий правительства, а так как все дела Временного правительства хранились по-прежнему у нас в Юрисконсультской части и я был докладчиком по этим делам, то Обнорский зачастил ко мне.
