Константин Станиславский - Письма 1886-1917
Казалось бы, что в такие минуты усиленно нервной работы одного человека за десятерых можно было бы ждать снисхождения и если не помощи, то не помехи. Это не так.
Все, чем можно разрушить настроение при напряженном творчестве режиссера (режиссер не может шага ступить без этого настроения и без поднятия нервов), все, чем можно оскорбить его в смысле неуважения к его труду, все это получает режиссер постоянно и ежеминутно в награду за труды. И все это делается бессознательно, из-за русской привычки: презирать чужой труд.
Можно творить в тишине, при общем сочувствии. Каждый из артистов знает это отлично – и разговаривает. Можно творить при сильном напряжении нервов, но это ненормальное состояние режиссера не оправдывает в глазах артистов могущих прорваться резкостей со стороны режиссера. Режиссер говорит без устали и на весь театр, и это не мешает присутствующим говорить еще громче, заставляя напрягать режиссера все голосовые силы, чтобы перекричать толпу.
Самый трудный момент для режиссера, требующий наибольшего напряжения чуткости и фантазии, это тот, когда он в первый раз и на секунду видит картину со сцены. Он должен угадать эту картину, чтобы вести к ней артистов и всю постановку. Он уже приподнял край завесы, он готов понять все… но его отвлекли неуместной шуткой или побежали искать ушедшего артиста, и все пропало.
Нужно много репетиций, нужен новый счастливый случай, чтобы такой момент повторился. Подумайте: что испытывает режиссер в эти моменты.
И таких примеров в нашей практике – без конца.
Все, что говорится на репетициях, относится ко всем. Все мелочи постановки создают ту атмосферу, в которой артист сливается с автором и артистами и со всеми частями сложного театрального механизма.
Возможно ли у нас добровольно удержать артиста в этой атмосфере? Не скажут ли у нас: "Бесчеловечно держать на репетиции артиста, участвующего в пьесе, но не в акте"?
Режиссер должен просидеть безвыходно, и это человечно, но для артиста – это невозможно.
И вот режиссер должен десятки раз повторять одно и то же каждому порознь, и это не считается бесчеловечным, и режиссер не имеет права ни сердиться, ни упрекать артиста за его хладнокровное отношение к делу.
Не забудьте самого главного.
Режиссер работает теми тончайшими и деликатными частями организма, которые изнашиваются очень скоро.
Тут уж вопрос о здоровье и жизни. Нельзя жертвовать ни тем, ни другим ради каприза или легкомыслия других.
Возвращаясь ко мне лично, следует вспомнить, что я до сих пор нес все главные роли и был сильно занят как актер, что у меня есть большое дело, в котором я должен принимать участие, что у меня есть и общественные занятия, вроде школы, попечительства, что у меня семья и что я больной человек.
Такую работу я несу уже 20 лет – безропотно.
Я делал ее, пока мог.
Теперь – приходится себя беречь.
К счастью, я нашел для этого средство, это – прекращение репетиций в тех случаях, когда они идут недостойно для нашего театра.
Я счастлив, что сделал это открытие, и буду применять его всегда.
В одну из мучительных минут для режиссера я мог быть некорректен по отношению к Вам.
Если это так, охотно прошу извинения. Если же Вы были некорректны ко мне, не мне учить Вас, что Вам делать.
С почтением
К. Алексеев
7 ноября 1906 г.
244*. Вл. И. Немировичу-Данченко
12 ноября 1906
Дорогой Владимир Иванович!
Довожу до Вашего сведения и до сведения гг. пайщиков, что в предстоящем месяце у меня освобождается время, которое я мог бы употребить на то, чтобы обдумать и замакетировать одну из пьес, намеченных к постановке.
Позднее, когда начнутся серьезные репетиции, а затем и спектакли "Драмы жизни", я не буду в состоянии исполнять работу режиссера по новой пьесе, в смысле ее постановки.
Предупреждая об этом своевременно, я прошу Вас в возможно скором времени назначить мне указанную выше работу.
Кроме того, я обращаю внимание на то, что три художника, получающие от театра жалованье, сидят без работы. Я бы предложил теперь же принципиально решить вопрос о дальнейших постановках и назначить им немедленно работы:
Колупаеву я бы заказал эскизы и макеты найденовской пьесы1.
Ульянову – костюмы для андреевской и для "Синей птицы".
Егорову – макеты и декорации андреевской пьесы2. Лишь только освободится Симов – я бы обдумал теперь же пьесы для него.
Очевидно, если театр будет существовать, он захочет ставить одну из пьес классического репертуара по примеру "Горя от ума". Вот эту-то пьесу и следует поручить теперь же Симову.
Лично я поставил бы на очередь:
1) "Месяц в деревне",
2) "Плоды просвещения",
3) "Лес",
4) "Ревизор".
Если не начать об этом думать теперь же, то произойдет в будущем та задержка, которая так дорого обходится театру.
Ваш К. Алексеев
12 ноября 1906 Москва
При обсуждении последующих пьес я бы рекомендовал иметь в виду петербургскую поездку. По-моему, нам не с чем ехать, если не считать "Горе от ума"; "Бранда", вероятно, не повезут? "Драма жизни" идет у Комиссаржевской (имеем ли мы право играть в Петербурге по тому же переводу?). Найденов пойдет в Александрийском, и мы не имеем права ее играть. Остается Андреев?
К. Алексеев
245 *. Я. Квапилу
Ноябрь 1906
