Валерий Демин - Андрей Белый
Но пришло время точно определить, насколько осуществил в этой социальной области свой заказ Есенин. Несомненно: то, что создавала его душистая песня, это осмыслится тогда, когда придем к конкретизации каждого данного случая во всем, и прежде всего в искусстве, потому что искусство такой тонкий аппарат, построенный на сердцах… Есенин является перед нами, действительно, необычайно нежной организацией, и с ним нужно было только уметь обойтись. И когда он ушел из жизни, я невольно, постольку поскольку входил с ним в общение, виноват в том, что вместо того, чтобы способствовать его оздоровлению, я, можно сказать, не приложил ничего к тому, чтобы ему помочь».
Трагическая смерть молодого поэта постоянно не давала Белому покоя. В какой-то мере он даже оправдывал ее, ибо однажды признался, что при известном стечении неблагоприятных обстоятельств мог бы поступить точно так же…
Глава 10
СЫН НООСФЕРЫ
13 августа 1926 года Андрей Белый приехал в Москву по делам. После их завершения он намеревался отправиться в Кучино, но по пути на вокзал был сбит на Чистопрудном бульваре трамваем. В результате – легкое сотрясение мозга, временная потеря сознания, серьезный вывих плеча. Как говорится в таких случаях: могло быть и хуже… Но для Бориса Николаевича несчастный случай явился еще одной «встряской души». Она заставила его по-новому взглянуть на свою жизнь и попытаться понять скрытые пружины своей судьбы и в который раз попытаться уловить тайный механизм связи ее с судьбой Мира.
Белый не раз переживал подобные «пограничные ситуации». Первое судьбоносное испытание в его жизни пришлось на трехлетний возраст, когда он сначала заболел корью в тяжелой форме, а потом скарлатиной. Тогда в беспамятстве и бреду он провел два месяца (шестьдесят дней), но так, что, во-первых, навсегда запомнил многие из полубессознательных видений, а, во-вторых, после преодоления кризиса стал воспринимать окружающий мир совершенно по-взрослому и видеть в нем такие аспекты и глубины, которые были неведомыми или недоступными обычным людям – не только детям, но и взрослым. В первом томе мемуаров «На рубеже двух столетий» он так и напишет: «раздвоение между дионисической и аполлоновой стихиями» пережил в шестьдесят дней «скарлатинного бреда» и именно с этого момента стал символистом! (Аналогичный переворот в душе некогда пережил Эмиль Золя – правда, в юношеские годы. В 19 лет он заболел и чуть не умер от воспаления мозга. И именно после выздоровления юноша, доселе ничем не выделявшийся на фоне других, вдруг почувствовал в себе творческий дар и неотвратимую потребность писать книги.)
Так и Белый после несчастного случая ощутил потребность оглянуться на прожитые годы, еще раз выверить свой творческий и жизненный путь. Он как бы испытал новое духовное перерождение, обусловленное «волей Судьбы», или Кармой (если воспользоваться теософско-антропософской терминологией, заимствованной, впрочем, из древнеиндийского философского и религиозного лексикона). Вот почему в этот момент так неожиданно и кардинально изменилось содержание переписки Белого с ИвановымРазумником, единственным, по существу, человеком, которого он мог посвящать в самые сокровенные мысли. В течение нескольких месяцев он передал ему через доверенных лиц четыре письма-исповеди («письмища», как выражался сам Белый), в которых изложил свое мало изменившееся антропософское отношение к действительности, высказав однако абсолютно неприемлемую для официальных властей идею – о возможности корреляции господствующей в ту пору в России марксистской идеологии с основополагающими антропософскими принципами. (Белый безуспешно пытался обосновать тезис «антропософия = материализм»).
О первом таком письме, написанном 24 и 25 сентября 1926 года, уже упоминалось в предыдущей главе в связи с философско-космистским анализом романа «Москва». Второе он писал с 25 по 30 ноября 1926 года; третье – с 18 по 22 февраля 1927 года, четвертое, самое большое – с 1 по 3 марта 1927 года. Это письмо Андрей Белый посвятил антропософскому и пифагорейскому анализу своей жизни и творческой эволюции. (О пифагорейском аспекте приходится говорить потому, что писатель попытался выявить в собственной биографии числовые и ритмические закономерности.)
На столь обстоятельное автобиографическое откровение Белого вдохновил сам Иванов-Разумник: в это же время он задумал издать (и даже нашел издателя) «Библиографию произведений Андрея Белого», которую должно было открывать его жизнеописание – очерк под названием «Об основных этапах творчества Андрея Белого». Иванов-Разумник попросил друга составить аналитическую хронологию этапов его жизни и творчества, которые заказчику рисовались как преодоление «космического одиночества». Белый с энтузиазмом откликнулся на эту просьбу и разразился целым философским трактатом на заданную тему. В автобиографическом письме-эссе он попытался представить свою жизнь и творчество в виде последовательной цепи событий, имеющих совершенно четкое числовое оформление, обусловленное непосредственным воздействием некоторых (не объяснимых пока) космических ритмов, имеющих вполне обоснованную математическую структуру. (По существу, это та же самая биосферная и ноосферная проблема, которая в те годы волновала и академика В. И. Вернадского, а спустя три десятилетия стала объектом исследований Л. Н. Гумилёва.)
Как и в юности, А. Белого по-прежнему притягивала пифагорейская магия чисел. Осмысливая их космические закономерности, он пытался найти «формулу» собственной жизни – и нашел! В основу этой формулы положено число «7». «Над последней темой, – писал он, – я много думал, порой чрезвычайно удивлялся тому, как мудро устроена жизнь, что в ней есть подгляды в ритм и что даже в моей жизни теперь из 46-ти лет мне явно видится клавиатура; <…>я сторонник „семизма“ в моей жизни, т. е. схемы семилетий, но иногда бываешь в затруднении, где подлинное семилетие. <…>» И далее он пытается расписать год за годом прошедшую жизнь, распределяя ее по семилетиям, отмечая взлеты и падения и связывая это с космическим противоборством Добра и Зла, Света и Тьмы, Ормузда и Аримана. Налицо все тот же древний арийский дуализм, слабой тенью которого (добавляю от себя) следует признать учение Рудольфа Штейнера: зыбкой – потому что в древности такой дуализм являлся открытым для всех мировоззрением великой цивилизации, а в ХХ столетии новой эры его исповедовала сравнительно небольшая эзотерическая секта антропософов.
