Дмитрий Волкогонов - Троцкий. Книга 2
Разве мог любить Троцкий то, во что превратилась его родина? Можно только представить, какие огромные муки вызывало в его сердце непрерывное поношение, брань, угрозы, доносившиеся до мексиканского бункера. Родина его отторгла, окончательно превратив в человека "без паспорта и визы". Не знаю, чувствовал ли Троцкий, что первые истоки этой слепой ненависти, беззакония и произвола родились в кратере революции? Понимал ли он, что пожинает плоды уродливого образования, семена которого сеял когда-то и сам? Ответить на этот вопрос трудно. Однако, когда Ягода и Дерибас в апреле 1924 года обратились во ЦИК СССР за разрешением внесудебных приговоров членам "группировки меньшевика М.И.Бабина", лицам, "проходившим по делу Абрикосовой, и 56 обвиняемым в шпионаже"[253] (расстрел), ни Троцкий, ни его "соратники" не возражали… Семена беззакония быстро дают зловещие всходы. Правда, ухаживали за ними и лелеяли их уже другие.
Троцкий и его течение, отпочковавшись от "классического большевизма", право на "продолжение" которого узурпировал Сталин, исторически тоже ответственны за извращение идеи социальной справедливости, имя которой — социализм. Сталинизм, неосталинизм почти убили эту идею, но исчезнуть она не сможет никогда. В умах людей это будет не только выражением общественной утопии, но и надеждой на возможное осуществление идеи где-то в гуманном грядущем. Троцкий же долгие годы боролся с тем, что когда-то сам создавал. Главная его заслуга — в непримиримой борьбе со сталинизмом.
Тоталитарный режим одного из самых страшных диктаторов на Земле смог добиться того, что долгие десятилетия в нашем сознании образ Троцкого и троцкизм ассоциировались с ренегатством, предательством и т. д. Эти стереотипы живы и сейчас. После моих первых публикаций о Л.Д.Троцком я получил тысячи писем, где едва ли не половина клеймила меня за воскрешение "убийцы и предателя". Даже спокойная и объективная попытка взглянуть в лицо прошлому воспринимается многими как отступничество.
Чему же тут удивляться, если в советском "Кратком политическом словаре", вышедшем накануне процесса слома тоталитарной системы, неудачно названного "перестройкой", троцкизм определялся как "идейно-политическое, мелкобуржуазное, враждебное марксизму-ленинизму и международному коммунистическому движению контрреволюционное течение, прикрывающее свою оппортунистическую сущность "левыми фразами"… Своими раскольническими действиями в рабочем и национально-освободительном движении троцкизм оказывает поддержку империалистической реакции"[254]. Троцкистов как левую ветвь большевизма, делавшую ставку на всемирный характер начавшихся социальных изломов, с подачи Сталина превратили в "банду вредителей и шпионов".
Первые расхождения, первые протесты, первая ненависть в борьбе за общие коммунистические цели создали левую ветвь большевизма. Троцкий в статье "О происхождении легенды о троцкизме", написанной в сентябре 1927 года, но не увидевшей свет, пишет: "Легенда о троцкизме — аппаратный заговор против Троцкого". Конечно, этим он явно сужает проблему. Но в чем он прав, так это в том, что его настойчивая борьба за коммунистические символы с левых, радикальных, международных позиций создала течение, которое живо и сегодня. "С идеями шутить нельзя, — отмечал Троцкий, — они имеют свойство зацепляться за классовые реальности и жить дальше самостоятельной жизнью"[255].
После смерти Льва Давидовича Троцкого прошло уже более полувека. А его идеи, которые не имели и не имеют шансов когда-либо захватить умы миллионов, еще живут. В них — выражение фанатичного бунтарства, преклонение перед революционной традицией, эфемерная надежда на социальный планетарный катаклизм, в результате которого якобы сразу будет создан другой мир. Обелиск на могиле Троцкого — не только горестная мета трагической судьбы человека, прошедшего по этой земле, но и напоминание о сегодняшней призрачности той идеи, которая двигала русским революционером.
Обелиск в бетонном загоне… Троцкий не оставил строк о далекой, оставшейся в тумане детства Яновке, брусчатке Кремля, облике огромной российской равнины. Не знаю, читал ли Троцкий книжечку стихов З.Гиппиус, написанных в 1929 году — году его депортации, а именно, следующие строки:
Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне еще увидеть
Родную мою Россию…[256]
Троцкий страдал. Но в его страданиях планетарные масштабы несбывшегося поглотили и собственную родину. Вместо надежды в сердце давно закралась тоска революционной жажды. А утолить ее больше было нечем…
Вместо заключения: Пленник идеи
Революционеры поклоняются будущему, но живут прошлым…
Н.БердяевТроцкий всю жизнь мыслил категориями эпох, континентов и революций. Когда он выступал перед тысячными толпами рабочих, крестьян, красноармейцев и, зажигаясь, говорил, говорил, то создавалось впечатление, что своей речью он приближал будущее. В своих речах революционер не лукавил, его вера в сказанное была неподдельной.
Выступая 24 октября 1918 года в городском парке города Камышина при большом стечении жителей и красноармейцев, Председатель Реввоенсовета, стоя в царском автомобиле{22}, энергично жестикулируя руками, бросал в толпу зажигательные слова: "…мы создадим свое царство труда, а капиталисты и помещики пусть уходят куда хотят, — хоть на другую планету, хоть на тот свет… Нарождается новый мировой революционный фронт, по одну сторону которого угнетатели всех стран, а по другую — рабочий класс… Этот момент будет похоронным звоном для мирового империализма… вот тогда мы достигнем царства свободы и справедливости…"[1] Городские обыватели, рабочие и крестьяне в солдатских шинелях с восхищением смотрели на оратора и не жалели ладоней. Это царство благоденствия казалось таким близким!
zzz
Троцкий верил тому, что говорил. Он был убежден, что в исторической ретроспективе все жертвы будут оправданы приходом этого самого "царства свободы". Иногда в своем фанатичном увлечении идеей, которой он посвятил всю свою жизнь, без остатка, Троцкий договаривался до страшных вещей. Встречаясь за несколько недель до приезда в Камышин с партийцами и работниками советских учреждений в драматическом театре Казани, Предреввоенсовета заявил:
— Мы дорожим наукой, культурой, искусством, хотим сделать искусство, науку, со всеми школами, университетами доступными для народа. Но если бы наши классовые враги захотели нам снова показать, что все это существует только для них, то мы скажем: гибель театру, науке, искусству. (Аплодисменты. Голоса: "Правильно, верно!")
