Алексей Смирнов - Козьма Прутков
Немецкая баллада
Разница вкусов
Поездка в Кронштадт
Мое вдохновение Аквилон
Проект: о введении единомыслия в России
К друзьям после женитьбы
Пятки некстати
Эпиграмма № III
Желание поэта
Безвыходное положение
В альбом красивой чужестранке
К толпе
Возвращение из Кронштадта
Защита памяти Косьмы Петровича Пруткова
Биографические сведения о Козьме Пруткове
Мое посмертное объяснение к комедии «Фантазия»
Разочарование
Осень
Алексею Жемчужникову:Древней греческой старухе…
В альбом N. N.
Стан и голос
Чиновник и курица
Сродство мировых сил
Помещик и садовник
Помещик и трава
Посмертное произведение Козьмы Пруткова
Алексею Толстому:Эпиграмма № 1
Юнкер Шмидт
Письмо из Коринфа
Древний пластический грек
Память прошлого
Мой портрет
Александру Жемчужникову:Незабудки и запятки
Азбука для детей
При поднятии гвоздя близ каретного сарая
Любовь и Силин
С того света
Владимиру и Алексею Жемчужниковым:Честолюбие
Черепослов, сиречь Френолог
Владимиру Жемчужникову и Алексею Толстому:На взморье
Алексею Жемчужникову и Алексею Толстому:Фантазия
Осада Памбы
Доблестные студиозусы
Желание быть испанцем
Звезда и брюхо
Александру и Алексею Жемчужниковым:Кондуктор и тарантул
Цапля и беговые дрожки
Червяк и попадья
Александру, Алексею и Владимиру Жемчужниковым:Блонды
Предположительно Владимиру Жемчужникову принадлежат:Эпиграмма № II
Предсмертное
Алексею ТолстомуФилософ в бане
Александру ЖемчужниковуПростуда
«Я встал однажды рано утром…»
«Сестру задев случайно шпорой…»
Некоторые материалы для биографии К. П. Пруткова
Выдержки из моего дневника в деревне
Многие из перечисленных произведений полностью или частично цитированы в нашем жизнеописании; поэтому теперь вы знаете, кого именно благодарить за доставленное удовольствие.
Из тридцати восьми индивидуальных сочинений 50 процентов приходится на долю Владимира Жемчужникова, 21 процент — Алексея Жемчужникова, 16 — принадлежат Алексею Толстому и 13 — Александру Жемчужникову. Так что количественно половина Козьмы Пруткова — это Владимир Жемчужников. Самый плодовитый из опекунов оказался и главным организатором прутковских публикаций, от журнальных подборок до Полного собрания сочинений.
Как мы уже могли убедиться, работали опекуны то индивидуально, то парами, а то и втроем. Но, так или иначе, Козьма объединил собой всю четверку и успел «попозировать» пятому брату, художнику Льву. Со временем домашняя забава вылилась в нечто, представлявшее всеобщий интерес. А еще позже стало очевидным, что государственный и частный быт вымы-шлейного чиновника и поэта отражает нечто очень важное в русской жизни и в русском характере вообще, какую-то их существенную константу, не зависящую от течения времени. Об этом в 1939 году в Белграде размышлял автор сонета «Прутков» Игорь Северянин:
Как плесень на поверхности прудков,
Возник — он мог возникнуть лишь в России —
Триликий[433] бард, в своей нелепой силе
Не знающий соперников. Прутков.
Быть может, порождение глотков
Струй виноградных, — предков не спросили, —
Гимнастика ль умов, но — кто спесивей
Витиеватого из простаков?
Он, не родясь, и умереть не может,
Бессмертное небытие тревожит:
Что, если он стране необходим?
Что, если в нежити его живучей
Она, как в зеркале, находит случай
Узреть себя со всем житьем своим?..[434]
Исходя из значимости Козьмы Пруткова как корифея литературной пародии, учитывая его беспорочную службу и заслуги перед отечеством на посту директора Пробирной Палатки, а также принимая во внимание самое заинтересованное отношение жизнеописуемого к своей посмертной славе, предлагаю найти в Санкт-Петербурге какое-нибудь подходящее местечко в районе Казанской улицы и в скромном скверике воздвигнуть если не памятник, то хотя бы подобающий бюст нашего гения. На цилиндрическом монолите с лапидарной надписью «Козьме Пруткову» вполне уместно будет выглядеть массивная голова мыслителя с лирическим бантом вкруг шеи и закинутой за плечо альмавивой.
Во исполнение предсказания, прозвучавшего в стихотворении «Мой сон», памятникообразный бюст следует окружить скульптурной группой: ликующий Феб, надевающий на власы певца лавровый венец; Зевс, гладящий упомянутые власы «всесильной рукой»; хоровод толпящихся у подножия нимф, а позади — забор из семнадцати колонн («И в честь мне воздвигли семнадцать колонн…»). Естественно, на колоннах смогут расписаться многочисленные поклонники поэта, а цветы к пьедесталу возложить старые консерваторы и молодые юнкера, философы и чиновники; моряки Кронштадта; монархисты и чистые лирики, архитекторы и доблестные студиозусы; благонамеренные политики; испанцы и древние греческие старухи, простые пастухи и красивые чужестранки, помещики и садовники; распорядительные попадьи…
В присутствии Козьмы все они благоволят друг другу.
В присутствии Козьмы даже канцелярская печать и лира испытывают взаимную симпатию.
К открытию памятника чья-то заботливая рука возьмет на себя труд посыпать пшеном темя изваяния, дабы феодосийские белые горлицы, нарочно выписанные из Крыма в канун торжества, гортанно ворковали над новопоставленным.
К открытию памятника со всех концов Петербурга съедутся чиновные тузы, Москва пришлет директора Счетной палаты, и в назначенный час общество с благоговением станет ожидать приезда мэра и митрополита.
Новые барыньки притащат за собой своих капризных, упирающихся мосек и будут шикать и совестить их, если тем вздумается с негодованием облаять постамент. А в синем — по случаю праздника — небе Санкт-Петербурга повиснут управляемые парашюты с развернутым транспарантом: «Покорность охлаждает гнев и дает размер взаимным чувствам».
ОКАЗИЯ КОЗЬМЫ
