Анри Сансон - Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 2
По мнению Робеспьера, эта речь должна, без сомнения, служить вступлением в другую речь Сен-Жюста, которому он предоставлял указать головы жертв, должных пасть.
Лекуентр, один из тех, которому угрожало это, потребовал, чтобы речь Робеспьера была напечатана; это значило бы дать ей санкцию собрания. Бурбон воспротивился этому и потребовал передачи ее комитетам, что подвергало ее критике тех самых, на которых сделаны были в ней нападения. Завязались прения: речь Кутона увлекла большинство собрания и решено было не только напечатать речь, но и разослать ее во все коммуны республики.
Такой результат испугал представителей, существование которых могло зависеть от подобной же подачи голосов, вызванной влиянием другой речи; они вспоминали слова Дантона, вспомнили, что могут спастись только одной смелостью, и впервые Робеспьер встретил не только сопротивление, но и прямые точные обвинения. Камбон заканчивает свое объяснение следующим образом: «Настало время сказать всю правду, один человек парализовал волю национального Конвента, этот человек, речь которого вы только что слышали, Робеспьер, и так судите сами!» Бильо-Варенн восклицает: «Надо сорвать маску, какое бы лицо не прикрывала она, я желаю лучше, чтобы труп мой служил троном для честолюбца, чем чтобы я молчанием своим стал невольным его сообщником». Шарлье говорит: «Когда хвалишься, что обладаешь мужеством добродетели, но необходимо иметь и мужество правды». Наконец Тицион говорит, что невозможно понять, каким образом один Робеспьер будет прав между всеми его товарищами, что все предубеждения в пользу комитетов и что весь Конвент рукоплещет и определяет отмену решения.
Ропот, грозный и язвительный, пробежавший по скамьям Конвента во время этой первой стычки, мог показаться Робеспьеру предвестником завтрашней бури, но он, по-видимому, смотрел на это, как на мимолетный каприз, еще более укрепляющий повиновение собрания. Возвратясь домой, говорит Луи Блан, он был совершенно спокоен, без всякого волнения судил он о заседании, о его результатах, и сказал: «Я ничего больше не жду от Горы. Они хотят избавиться от меня как от тирана, но большинство собрания выслушает меня». Потом он вышел прогуляться на Елисейские поля со своей невестой. Некоторое время они шли молча, сопровождаемые верным Брунтом. Элеонора была грустна и задумчива, Робеспьер заметил ей, что солнце, садившееся в то время, было необыкновенно красным. «Это предвещает на завтра хорошую погоду», — сказала она.
После этой прогулки Робеспьер отправился торжествовать к якобинцам. Он прочел там речь свою, принятую восторженными рукоплесканиями. Энтузиазм породил резолюции самые грозные, предложено было освободить Конвент, как было сделано 2 июня, с другой стороны коммуна Кофингала опережала даже решения господина своего и ускоряла волнения. С ее разрешения Генрио послал избранному отряду национальной гвардии приказание быть наготове к 7 часам утра.
Двое членов комитетов Коло — д’Эрвуа и Бильо-Варенн — присутствовали на заседании якобинцев и удалились оттуда совершенно ошеломленные. Возвратясь в комитетский зал, они застали там Сен-Жюста, который с обычной дерзостью своей занял позицию в среде неприятельского лагеря, чтобы лучше наблюдать за ним. Вот как г. Тулонжон рассказывает происшедшую тут сцену: «В то время, которое предшествовало возврату Коло д’Эрвуа и товарища его, Сен-Жюст оставался пишущим у стола заседаний с другими членами. В пылу завязавшегося между ним и Сен-Жюстом разговора он поспешно отодвинул начатое им писание. Такое движение возбудило подозрение. Его собеседники схватили бумаги, и нашли донос на них, тогда они овладели его личностью, заперли двери и решились держать его на виду и не прекращать заседание всю ночь. Он сам обязался не делать из своего доноса никакого употребления, но утром, в то время как собирался Конвент, обманул бдительность карауливших его и скрылся».
Ничтожность инициативы и решительности, выказанная комитетами, усилила решительность представителей Горы. Они ясно видели, что комитеты помогут им при атаке, но не протянут им руки, если на них нападут триумвиры.
Заседание Конвента началось в 12 часов. Комитеты еще продолжали свои совещания, когда им дали знать, что, нарушив данное слово, Сен-Жюст читает в Конвенте свой рапорт; он прочел несколько строк, как Таллиен остановил его.
Я предоставлю дальнейший рассказ «Монитеру», который лучше меня даст понятие о настоящей сцене, одной из самых замечательных в новейшей истории.
Таллиен: «Я требую слова для поправки. Оратор начал с того, что назвал себя не принадлежащим ни к какой мятежной партии. Я говорю то же самое. Я также принадлежу только свободе… Вчера один из членов правительства уклонился от нее и произнес речь от своего имени; сегодня другой поступает таким же образом… Я требую, чтобы завеса была окончательно разодрана». (Рукоплескания весьма сильные и в несколько приемов).
Бильо-Варенн: «Я требую слово для того же предмета. Вчера в обществе якобинцев развивали намерения перерезать все Национальное собрание; я видел там людей, изрекавших самые низкие хулы против тех, которые ни разу не уклонились от революции. Я вижу на Горе одного из произносивших эти угрозы. Вот он!» Со всех сторон раздаются крики: «Арестуйте! Схватите!»
Его хватают и увлекают из зала при взрывах рукоплесканий.
«Вы содрогнетесь от ужаса, когда узнаете, что военная сила вверена рукам отцеубийцы, когда вам станет известно, что на начальника национальной гвардии донесено революционным трибуналом комитету общественного блага как на сообщника Геберта и гнусного заговорщика.
Когда Робеспьер объявил вам, что удалился из комитета, потому что его притесняли там, он позаботился высказать вам не все. Он не сказал вам, что встретил в комитете сопротивление, когда захотел издать декрет 22 прериаля, который в руках избранных им должен был стать таким пагубным для патриотов.
Хотели уничтожить, разрушить Конвент, и намерение было так действительно, что представители народа, которых хотели умертвить, окружены были шпионами. Низко говорить о справедливости и добродетели, когда попираешь их, когда высказываешься вследствие препятствия или противоречия».
Робеспьер бросается к трибуне. Большое число голосов: «Долой, долой тирана!»
«Я только что требовал, чтобы завеса была разодрана, я вижу с удовольствием, что это уже исполнилось, что заговорщики обнаружены, что они скоро будут уничтожены, и свобода восторжествует. (Громкие рукоплескания).
Враг народного представительства падет под ее ударами. Я сохранял молчание о том, что знал от близкого к тирану человека, что он составил список осужденных им. Но я видел вчерашнее заседание якобинцев, я видел образование армии нового Кромвеля, и я запасся кинжалом, чтобы поразить его, если Конвент не будет иметь достаточно мужества, чтобы арестовать его. (Громкие рукоплескания)… Станем обвинять его с благодарным мужеством в виду французской нации. Призываю ко всем друзьям свободы, ко всем старинным якобинцам, ко всем патриотам, чтобы они содействовали спасению свободы».
