Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
На основе этого Старостин сопоставил списки базовой лексики для выполненных его предшественниками и частично им скорректированных реконструкций тюркского, монгольского, тунгусо-маньчжурского и корейского праязыков, выяснив, что, например, между тюркскими и монгольскими языками в списке Сводеша имеется 20 слов общего происхождения, а между монгольскими и корейским – 16. Это вполне соответствовало принятым критериям признания таких языков родственными. А поскольку многие исконно общие слова сохранились не во всех ветвях алтайской семьи, то процент общеалтайской базовой лексики оказался еще более значительным. Затем он сопоставил эти реконструкции с собственными реконструкциями праяпонского языка. И обнаружилось, что если исходить из 110-словного списка и учитывать четыре семантических дублета в праяпонском, то, как пишет Старостин в своей книге, «среди этих 114 лексем мы имеем 81 лексему алтайского происхождения (среди них 49 с точным семантическим соответствием в одном или нескольких алтайских праязыках, и 32 лексемы без такого соответствия, но с достаточно надежной алтайской этимологией)». Это очень большой процент. А с австронезийскими языками у праяпонского обнаруживается лишь 9 совпадений в базовой лексике, из них лишь три в 35-словном списке, что можно объяснить древними заимствованиями.
Не надо думать, что вся деятельность ученого сводилась к использованию и коррекции метода глоттохронологии. Он был нужен для интерпретации реконструированных праформ, а сами эти праформы восстанавливались на базе традиционного сравнительно-исторического метода, разработанного в XIX в. и основанного, прежде всего, на установлении регулярных фонетических соответствий между родственными языками. Этот метод вызывал критику и в XIX в., и в первой половине ХХ в., и со стороны дилетантов вроде Н. Я. Марра, и со стороны крупных ученых (И. А. Бодуэн де Куртенэ, Н. Трубецкой), а сейчас на Западе многими третируется. Но Старостин, основываясь на замечательных результатах, полученных на основе этого метода, считал «аксиоматику сравнительно-исторического языкознания» незыблемой и применимой к любым языкам. Как пишет в уже упоминавшемся предисловии В. В. Иванов, он «разработал принципы сравнения, пригодные для всех существующих 6–8 тысяч языков и их главных диалектов и возможных предков». Старостин, например, считал неправильным варьировать списки базовой лексики для разных культурных ареалов, веря в универсальность компаративной методики, включая глоттохронологию, для любых семей и групп. Исходя из принципов, усвоенных в студенческие годы, он всегда искал подтверждения универсальных законов языка, пусть не всегда такие законы пока что познаны.
Одним из следствий веры в незыблемость компаративной аксиоматики было отрицание возможности смешения и скрещения языков (в очерке о Н. Я. Марре рассказывалось о том, до каких нелепостей доходил этот автор, приняв такую возможность). Поэтому, согласно Старостину, японский язык не мог быть смешанным алтайско-австронезийским, а если какой-то народ заимствует большую часть базовой лексики, то происходит не смешение, а смена языка. Так, видимо, и произошло с австронезийскими предками японцев, которые, вобрав в себя численно уступавших им завоевателей, переняли их язык. Так, собственно говоря, подходили к любым языкам и ученые XIX в.
Я довольно подробно остановился на алтайской и особенно японской проблематике у Старостина и позволю себе далее говорить лишь о полученных им для многих других языков результатах. А в 70–80-е годы, помимо тем, описанных выше, Старостин в Институте востоковедения и других местах занимался и многим другим, в том числе не только компаративистикой.
В это время И. Ф. Вардуль хотел создать коллективную грамматику японского языка. Работа по разным причинам полностью не осуществилась, удалось написать лишь первый том, где Старостину принадлежат разделы по фонологии и акцентуации. Он, кроме всего прочего, был выдающимся специалистом в этих областях, пройдя школу в студенческих экспедициях; компаративное изучение многих языков он значительно продвинул за счет изучения их ударения и тона, часто до него изученных плохо. Свои разделы он закончил к 1982 г., но по не зависящим от него причинам (И. Ф. Вардуль был недоволен своей частью работы и многократно ее переделывал) книга вышла лишь в 2000 г., уже после смерти ее инициатора и главного редактора, но еще при жизни Сергея Анатольевича. А теперь из трех авторов остался я один.
Еще меньше повезло другой работе Старостина тех лет, писавшейся в 1983 г. на моих глазах. Годом раньше я был призван на два месяца в Военный институт (ныне университет), где благодаря знакомым преподавателям вместо отправления в летний лагерь ходил в институт, как на работу, ночуя дома, и за положенный срок написал учебник «Теоретическая грамматика японского языка». Через год так же призвали Старостина, и я договорился с теми же преподавателями об аналогичной его работе по написанию учебника истории японского языка. Работа была сделана (я единственный раз в жизни работал со Старостиным как ответственный редактор) и, по-видимому, залегла где-то в недрах Военного института, где многое строго засекречивалось. Про свой учебник я в 1991 г. совершенно случайно узнал, что тремя годами раньше он вышел (экземпляр книги получил еще через десяток лет), а судьбу учебника Старостина не знаю до сих пор. Сам он, кажется, не интересовался этой судьбой: работа была подневольной, а тематика учебника была не совсем ему близка, поскольку в основном надо было писать не о компаративистике, а об истории языка письменного периода (для Японии с VIII в.).
И еще один эпизод, с которым у меня больше всего связано воспоминаний о Старостине. Весной 1978 г. работавший тогда с нами в одном отделе А. Н. Барулин загорелся идеей найти на Сахалине айнов (которых когда-то в Японии изучал Н. А. Невский, а на Сахалине наблюдал А. П. Чехов). Было известно, что после присоединения в 1945 г. Южного Сахалина к СССР остававшиеся там немногочисленные айны уехали в Японию, но кого-то видели и позже и даже пытались не очень квалифицированно изучать. Благодаря энергии Барулина сформировалась экспедиция, куда также вошли И. И. Пейрос, Старостин и я. Весь август мы провели на Сахалине, изъездив значительную его часть. Помню, как мы ехали из поселка Ноглики в город Оху на «самом медленном в мире поезде», как его называли (180 километров он покрывал за сутки). Мы купили билеты, но оказалось, что в единственном вагоне, где можно было лежать (почему-то не поперек, а вдоль полок), имелось для нас лишь три места, а кому-то одному надо было переходить в сидячий вагон. Бросили жребий, и не повезло Старостину. Мы как-то выспались, а утром узнали, что наш коллега оказался в окружении страшного, потерявшего человеческий облик оборванца и не мог заснуть ни на минуту.
