Анатолий Ведерников - Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры
Совсем по-иному рассуждает убежденный рационалист. Он не видит в мире никакой целесообразности. Для него единственный закон, царящий в мире, есть закон причинной необходимости, вернее механической причинности, и тому же закону он подчиняет историческую жизнь человечества. Он верит в бесконечный рост логического сознания в человеке, строго подчиненный закону причинности. Таким образом, он на первый план выдвигает в личности сознание, а в истории – общественный строй как совокупность данных, причинно обусловливающих успехи личного сознания. Отсюда вытекают все частности этой программы. Нравственный мир личности оставляется совершенно в стороне как сфера безусловно зависимая; воздействовать на него непосредственно в себе или в других нет никакого смысла, да и невозможно, так как он строится по железному закону причинности; вся душевная жизнь человека есть механический продукт внешних условий. Следовательно, поднять жизнь на высшую ступень можно только одним способом – путем изменения общественных условий, в которых живет личность, то есть путем такой перестройки общества, которая диктуется логическим разумом. Это значит, что единственной законной обязанностью человека признается общественная деятельность, при полном невнимании к устроению собственного духа, и что предметом этой деятельности объявляется опять-таки не нравственная сфера общежития, а его сознательно установляемые формы. Наконец, само собою разумеется, что такая рационалистическая и формальная программа общественных преобразований становится в резкую противоположность к традиции. Традиция вся соткана из тончайших иррациональных нитей, вся нравственно существен на. Рационалист-общественник не в состоянии не только оценить, но даже разглядеть эти нити, которыми личность или народ срастаются с известным укладом жизни, и еще меньше может он понять целостный строй народного духа и его развитие в истории. В конце концов он всегда, вопреки всем своим оговоркам, кроит мундир на отвлеченного человека, который представляет собою как бы механизм из физических потребностей и управляемого ими сознания.
В изложенной сейчас схеме – вся сущность спора между слявянофилами и западниками. Здесь столкнулись две психологии: религиозная и рационалистическая. Одна группа составилась из людей, в которых врожденные задатки религиозного чувства окрепли и развились под влиянием ближайшей среды и воспитания. Сюда относятся, как известно, Киреевские, Аксаковы, А. С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин, выросшие в атмосфере глубокой религиозности. Другая группа составилась из людей, в которых эти задатки были заглушены воспитанием и наукой. Так возникли два лагеря, две программы; одна из них гласила – внутреннее устроение личности, а другая – усовершенствование общественных форм.
Таковы источники славянофильства и западничества. Они, как мы видим, лежат не на поверхности эмпирической действительности, а в глубине человеческого духа, ставшего в определенное отношение к Богу. Это самоопределение, вверившее личное и народное бытие Богу, совершилось в том благодатном напряжении, которое выявило величие и смирение русского духа в Отечественной войне 1812 года. Именно эта война подготовила почву, на которой зародилось славянофильское самосознание. После Отечественной войны народилось поколение более глубокое, с окрепшим чувством России. Явилась потребность определить дух нации не по блестящим царедворцам екатерининской эпохи, не по внешним цивилизованным барам, не умевшим говорить по-русски, а по ее органической народной жизни и по главной ее святыне. Заслуга славянофилов в том и состоит, что они первые выразили в сознании тысячелетний уклад русской народной жизни, русской души, русской истории.
И. В. Киреевский
Среди первого поколения славянофилов Иван Васильевич Киреевский является наиболее самобытным мыслителем. «Если Хомяков был богословом, а К. Аксаков – историком в славянофильской семье, то И. В. Киреевскому принадлежит место философа» (И. К. Смолич).
Для нас небезынтересно проследить, хотя бы в общих чертах, его жизненный путь, который имеет один характер до обращения к Православию и другой – после этого обращения.
Предки Киреевского принадлежали, как и у других славянофилов, к русскому служилому дворянству. Мы кратко остановимся на отце Ивана Киреевского. Это была незаурядная личность. Человек образованный, знавший пять языков, отец Киреевского – поклонник опытных наук: медицины и «божественной» науки химии; при этом он – страстный ненавистник Вольтера и в один прекрасный день сжег сочинения Фернейского философа на барском дворе, и вообще в частной и общественно-служебной жизни слыл за чудака. Но это был человек большого благочестия, натура духовно одаренная, чуткая и глубоко религиозная. Мать Киреевского – Авдотья Петровна, известная более под фамилией своего второго мужа Елагина, играла большую роль в культурной жизни Москвы 1830–1840 годов. Типичная представительница русского романтизма, натура чувствительная, восторженная, чему способствовала ее дружба с Жуковским. Для своего времени она выдавалась образованием, была человеком, жившим духом Православия и церковной жизнью, – влияние мужа имело здесь огромное значение.
В такой семейной обстановке 22 марта 1806 года в Москве родился Киреевский. На шестом году он лишился отца. Его юность прошла под духовным руководством матери, Жуковского и отчима А. А. Елагина, поклонника Канта и Шеллинга. Шестнадцати лет Киреевский при ехал из деревни в Москву полный интереса к русской литературе, знакомый с французской и английской философией и влекомый туманными построениями немецкого романтизма и немецкой идеалистической философии.
Но прежде чем попасть в Европу, Киреевскому пришлось провести несколько лет в Москве. Он слушал лекции московских профессоров, проповедующих уже философию Шеллинга; поступил на службу в Московский архив, где служило много представителей тогдашней дворянской молодежи, увековеченных Пушкиным под именем «архивных юношей». Киреевский образовал общество любомудров для изучения философии и прежде всего Шеллинга. События 1825 года заставили любомудров закрыть свой кружок, и Киреевский начал вращаться в московском обществе. Он стал постоянным посетителем салона поэтессы княгини Волконской (Зинаиды). Здесь он общался с Д. В. Веневитиновым, князем П. А. Вяземским, А. С. Хомяковым, Адамом Мицкевичем, П. Я. Чаадаевым, с посещающими Москву Жуковским и Пушкиным. Литературные и культурные вкусы этого общества способствовали его личному развитию и началу литературной деятельности. Его первое произведение «Нечто о поэзии Пушкина» доказывает широту его духовных интересов, глубину мысли и художественно-критическое чутье. Киреевский был первым русским, определившим гений Пушкина как гений русского национального духа.
