Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин
Лозгачев замолчал.
Помолчал и я, прежде чем подойти к тому вопросу.
— Значит, необыкновенный был этот приказ — не охранять?
— Можно сказать так, совсем необыкновенный.
— Кому-нибудь из вас не показалось странным такое совпадение: этот необыкновенный приказ — и в ту же ночь смертельный удар?
— Как не показалось! Конечно, показалось…. Видать, совпадение такое печальное вышло. Такая у него судьба.
Здесь я и задал тот вопрос.
— Не мог ли Хрусталев сообщить вам то… чего не говорил Хозяин?
Как маленькие глазки блеснули! И тотчас погасли, исчезли в морщинках. Ждал он вопроса!
— Да что вы! Хрусталев был предан Хозяину! Так убивался…
— А нельзя ли мне повидаться с Хрусталевым?
И опять блеснули лозгачевские глазки.
— Умер. Вскорости после Хозяина… Сильно, видать, переживал его смерть. Он никак с Хозяином расстаться не хотел. Даже ходил на вскрытие — посмотреть, нет ли следов каких нехороших на теле… Может, ночью, пока мы его не охраняли… Но вернулся и сказал нам: «Ничего такого не нашли, огарочек маленький в легких. Но это результат процедур… Аппарат искусственного дыхания это сделал»… Нет, он крепко любил Хозяина, и его, как и нас всех… мучил тот приказ. «Как же так, — говорил, — никогда такого приказа не слышали, и вдруг после него умер. И ведь чувствовал Хозяин себя хорошо». Только к ночи немного хрипел. Но это от трубки… Он хоть курить бросил, но иногда нет-нет да и закурит трубку!
— Хрусталев предполагал… что-нибудь?
— Не знаю. Мне никогда ничего об этом не говорил… У нас вообще много говорить было не положено.
— У Хозяина были двойники?
— Басни это все! Хозяин очень подозрительный был. Ни за что не допустил бы двойника. Нет! Исключается!
Но я все-таки сказал:
— Я слышал, при нем был один грузин… с детства знакомы. Хозяин его любил. Говорят, был на него очень похож.
— К нему приезжали разные грузины. Они по-грузински между собой разговаривали, — коротко ответил Лозгачев. — Более не знаю. Я за дачей следил, чтобы все на ней было в порядке… Ну вот, я вам все рассказал.
На этом разговор и окончился.
Я часто вспоминал потом нашу беседу… Прошло несколько лет, прежде чем я понял, что не тому удивлялся. Удивляться следовало не тому, что Лозгачев долго не решался мне рассказывать, но тому, что он решился рассказать. Оказалось, что все «прикрепленные» давали подписку о неразглашении того, что происходило на «Объекте». И подписки этой в восьмидесятых годах никто не отменил. Ведь тогда еще существовала страна по имени СССР. Существовала и партия, которую Коба справедливо называл «орденом Меченосцев», и она еще правила государством. Но Лозгачев все-таки согласился со мной встретиться!
Да, он встречался до этого с Рыбиным. Но тот работал в КГБ, сам был прежде охранником на Ближней даче, являлся коллегой Лозгачева. И Рыбин передавал свои записи в секретный архив Музея Революции. То есть — в молчание.
Но рассказывать мне — это рассказывать всем!
Тогда почему Лозгачев на это пошел? Зачем? Ответ один: он хотел, чтобы я рассказал всем то, что он не имел права рассказывать! Те удивительные факты последней ночи Кобы.
Итак, четыре удивительных факта:
1. В ту судьбоносную ночь «прикрепленные» услышали невозможный, невероятный приказ Хозяина. Но услышали его не от Хозяина, а от одного из них — Хрусталева. Это был приказ идти спать. В результате этого приказа комнаты Хозяина в ту ночь не охранялись. И главное — они не следили друг за другом.
2. В ту же ночь после этого невозможного приказа у неохраняемого Хозяина случился смертельный удар.
3. Самое поразительное: узнав, что с Хозяином что-то произошло, никто из соратников не поспешил к нему. Они, дрожавшие перед ним, не примчались тотчас на дачу… будто точно знали, что спешить не надо, что он обречен.
4. Хрусталев, передавший тот невозможный приказ, вскоре после этого умер.
Уже в разгар перестройки мне удалось прочесть в Музее Революции те самые показания «прикрепленных» Лозгачева, Тукова и Старостина, записанные Рыбиным.
Да, действительно, они рассказали ему о поразительном приказе Хозяина… И сообщили Рыбину одно и то же. Цитирую:
«Такого распоряжения Сталин никогда раньше не давал» (Туков).
«“Я, — говорит Сталин, — ложусь спать, и вы ложитесь спать…” В прошлом не помню, чтобы Сталиным была дана такая команда: “Всем спать”» (Лозгачев).
Что же случилось той ночью? (версия)
Прежде чем попытаться вообразить события той ночи, я посетил Ближнюю дачу.
Помню, приехал туда и, как ищейка, пошел по комнатам… Сначала в пристройке осмотрел комнаты «прикрепленных». В одной из них бывал и даже ночевал герой рукописи Фудзи. Здесь же была комната верного Власика (он пережил Хозяина — освободился из заключения и благополучно умер своей смертью). Из комнаты Власика хорошо просматривался подъезд к даче и машины, на которых приезжали «гости».
Здесь же — обитая кафелем кухня. И комната тайной жены Кобы — Валечки Истоминой.
Я прошел по узенькому коридору пристройки и подошел к Священной Двери.
Открыл ее и попал в его апартаменты, в длинный коридор, покрытый деревянными панелями. По обеим его сторонам — комнаты Хозяина.
По коридору я дошел до Большой столовой, где было застолье в ту ночь 28 февраля.
Здесь у окна висел жутковатый портрет Ленина. Это был Ильич в последние годы жизни, когда его мучили необъяснимые головные боли и когда он назначил Кобу Генеральным секретарем. Здесь по-прежнему стоял тот диван, на который перенесли Кобу из Малой столовой и на котором, не приходя в себя, он встретил свой последний час. Диван был застелен. Белоснежная простыня, подушка, одеяло…
— Мы нашли это белье в шкафу в Малой столовой. Туда сложили его после смерти Сталина. Это то самое белье, которое было на этом диване в его последний день, — пояснила нынешняя комендантша дачи.
Я смотрел на то самое белье, на тот самый диван… Я много раз читал, что описывала в книге его дочь: «Отец умирал страшно и трудно… Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемы, губы почернели… Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах… В последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза… Это был ужасный взгляд — то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью… И тут… он поднял вдруг кверху левую руку и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».
