Виктор Хелемендик - Всеволод Вишневский
Выздоравливаю по Вашему совету. Вс. В.».
Но выздороветь ему не удалось. Всеволод Витальевич Вишневский умер в кремлевской больнице 28 февраля 1951 года. На Новодевичье кладбище, где его хоронили, пришли друзья и товарищи, у гроба с телом писателя стоял бессменный флотский караул.
Всеволод Вишневский прожил большую, но, увы, короткую жизнь. И все же в нее вместилось столько, что иным хватило бы на несколько жизней: солдат, прошедший войны первой половины столетия, кадровый флотский офицер и военный историк, страстный публицист печати и радиовещания, прозаик, драматург, киносценарист…
Почему так много успел Вишневский в отмеренные ему судьбой полвека?
Иной раз друзья из уст в уста передавали разные случаи, характеризующие неуемность его. Вот один из многих. В первый послевоенный год делегация советских писателей возвращалась из Югославии. К ним в купе, вспоминал Александр Прокофьев, подсел только что демобилизованный танкист, и вскоре они с Вишневским вышли. Немного погодя танкист вернулся один, а когда его спросили, куда подевал Вишневского, в ответ услышали: «В будку к машинисту залез и там шурует».
Паровозный машинист пустил его, потому что у него на груди тринадцать-пятнадцать колодок — боевых наград. Через перегон он вернулся в купе, весь в угольной пыли, белая рубаха стала черной, а друзья единодушно признали, что в результате его энергичной работы поезд пошел гораздо быстрее. Конечно же, они шутили. Но абсолютно достоверно: если только где-либо, когда-либо в присутствии Вишневского делалось дело и оно требовало его участия — тут же засучивал рукава и бросал себя в русло общего труда и забот.
Как-то в письме к А. Я. Таирову (от 2 декабря 1944 г.) Всеволод Витальевич высказал примечательную мысль: «И все-таки искусство — не главная тема моей жизни, главная тема — жизнь!..» Тот, кто хоть немного знаком с биографией Вишневского, сразу постигнет смысл кажущейся с первого взгляда противоречивой фразы: где бы он ни был, чем бы ни занимался — всегда был участником — созидателем, бойцом, а не только свидетелем, очевидцем, наконец, летописцем происходящего. Наверное, поэтому он и мог написать о себе так: «Духовная напряженность у меня большая. Думаю, что последние годы она достигла наивысшего (пока) уровня. Это реальная политическая и военная деятельность, которая — как там ни спорь — является высшей человеческой формой проявления сил, интеллекта, души… Искусство — сладчайшее, опьяняющее, мучительное — все-таки не дает подобного, истинно трагического накала реальности…»
«Мы делали жизнь, а не только литературу», — с полным правом говорил Вишневский. И в то же время в строках дневниковой исповеди он сожалел о том, что не полностью принадлежал искусству: «Доходил почти до отрицания… Дело, мол, вообще в жизни, в борьбе, — искусство лишь частица… Но я шел честной дорогой, отдавал себя борьбе, дню, задачам… Я не умею, не могу думать эгоистически о личном, устраивать свое…»
Как жаль, что благородная привычка отдавать себя целиком общему делу далеко не всегда совпадает с тем, что необходимо для писателя!
Тем более для такого, который никогда не выбирал себе назначений и постов. «Их мне дают, — писал Вишневский, — и я выполняю поручения моей партии. Всегда точно. Во мне железная дисциплина поколений: мои деды и прадеды — русские военные люди…»
Размышляя о сущности художественного творчества, Всеволод Витальевич сказал однажды: «Настоящая литература — это всегда душа, сердце одного, вместившее в себя мир. У нас путают напечатанное с литературой». Душа Всеволода Вишневского и в самом деле стремилась вобрать в себя весь мир в его стремительном и безудержном движении к лучшему будущему, писатель щедро предлагал людям свое неповторимое философско-эстетическое, нравственное видение этого динамического мира.
Во время поездки в Париж в 1936 году они с Е. Дзиганом шли в рабочий район, забирались на галерку в кинотеатре и наблюдали за зрителями. «Вот кто-то вскочил в партере, что-то вскрикнул, — и ты видишь, как вместе с твоими героями разговаривает сам зал. Эта радость не часто дается художнику. Но это самая высокая награда! Твое искусство, твой фильм врывается в жизнь и действует как политическая активная сила» — так выразил свои чувства Вишневский, подчеркнув, какое огромное значение имеет действенное, преобразующее жизнь искусство.
Литература должна служить народу — эти слова он воспринимал вполне конкретно, осязаемо. В тридцатые годы Вишневский видел, понимал, может быть, больше других, что катастрофическое столкновение двух миров неизбежно, и считал своим долгом готовить к нему всех. Он как бы чувствовал личную ответственность за боеспособность своего народа, за его решимость и умение защитить Родину, социалистический строй.
…В июньский рассвет сорок первого года пограничники дрались до последнего патрона. Горели заставы, а бойцы сопротивлялись, нанося противнику большой урон. Когда Николаю Тихонову рассказали подробности гибели одного такого отряда, он совершенно неожиданно воскликнул:
— Вишневский!
— Что значит Вишневский? — спросили его.
И Николай Семенович поделился воспоминанием о пьесе «Последний решительный», о финальной сцене и, самое главное, о том ощущении, которое возникало у него и других во время чтения Вишневским своих произведений.
Им овладевала странная тревога — именно то, что автор описывает, произойдет на самом деле. Когда? Он не знает. Но это будет: и неотвратимая смертельная схватка, и геройская гибель многих — все будет. «Вишневский, обладая талантом импровизатора, — писал Тихонов, — обладал еще тонким талантом предчувствовать приближение громадных событий».
Страстный, неутомимый новатор, он был и реалистом и романтиком — ведь внутренне присущее социалистическому реализму многообразие проявляется и в использовании условности, и в экспрессивных формах художественного обобщения. Этого драматург достиг в процессе создания «Оптимистической трагедии», глубоко и ярко отразившей дух эпохи, — произведения, без которого немыслимо становление советского театра. Пьеса принадлежит к непреходящим духовным ценностям искусства, таким, как «Тихий Дон» М. Шолохова, «Разгром» А. Фадеева, «Железный поток» А. Серафимовича, «Соть» и «Русский лес» Л. Леонова, «Любовь Яровая» К. Тренева, «Города и годы» К. Федина, «Бронепоезд 14–69» Вс. Иванова, «Василий Теркин» А. Твардовского. И совсем не случайно еще в 1936 году было сказано: «На линию огня вывел красных партизан Александр Фадеев, собирает вокруг Тихого Дона большевиков-казаков Шолохов, и вывел в бой большевистских революционных матросов Всеволод Вишневский». Слеза эти принадлежат Николаю Островскому.
