Ирэн Фрэн - Клеопатра
Потом, как рассказывает Плутарх, кишевшие вокруг Антония льстецы приняли эстафету из рук царицы и начали убеждать его в том, что Октавия вышла за него замуж по политическому расчету, тогда как Клеопатра искренне любит его — любит так страстно, что, ежели он ее оставит, она этого не переживет.
У нас нет причин сомневаться в том, что царица в самом деле разыгрывала эту маленькую комедию: она с юности демонстрировала таланты актрисы и широкий диапазон своего актерского дарования. Кроме того, она давно поняла, что есть только один способ контролировать неконтролируемого Антония: ни на миг не выпускать его из виду и всегда оставлять за собой последнее слово. Наконец, ставки в этой игре были действительно крупные: в последний раз, когда Антоний вырвался в Рим, его там быстренько женили. Ей пришлось ждать три года, прежде чем она увидела его вновь; и вообще, после Тарса она потратила столько усилий, чтобы его удержать, что вовсе не собиралась начинать все сначала из-за какого-то курьера.
Как бы то ни было, рассказ Плутарха свидетельствует о том, что сперва римлянин склонялся к выбору в пользу Октавии и что, прежде чем Клеопатра сумела победить соперницу, ей пришлось бороться отчаянно — и долго. Может быть, несколько недель: ибо между тем моментом, когда Антоний получил письмо жены, и тем, когда он резко ответил ей, чтобы она направила к нему свои корабли, а сама оставалась там, где есть, прошло столько времени, что начинать войну с парфянами уже не имело смысла.
Что ж, он вернулся в Александрию. И покинул город только следующей весной, после третьей зимы, проведенной в обществе Клеопатры и «неподражаемых». Очередные каникулы не только не расслабили его, но, наоборот, окончательно привели в чувство, ибо в тот же год, в ходе блестящей кампании, он, наконец, отомстил царю Армении, захватил его в плен, наложил руку на его сокровища и доставил их в Египет, чтобы в триумфальном шествии пронести по улицам Александрии.
* * *Мизансцена праздничного кортежа ничем не уступала аналогичным зрелищам времен первых Птолемеев: царица, одетая Исидой, ждала Антония, сидя на золотом троне, установленном в самой высокой точке города, на крыльце храма Сараписа. По этому случаю там воздвигли помост, который по приказу царицы был целиком облицован серебряными плитками; оттуда она и наблюдала, как Антоний проходит, возглавляя парадное шествие, по улицам, а перед ним движутся повозки с добычей и бредет сам царь Армении, закованный — положение обязывает — в тяжелые золотые цепи. Триумфатор, как и следовало ожидать, играл роль Диониса и был чуть ли не с головы до ног увит плющом.
Царица могла ликовать: благодаря ей, благодаря ее упорству и хитрости Греция, наконец, взяла реванш над Римом; она, царица, одержала победу надо всем, что противостояло ее жажде власти, — над Молокососом, над другой женщиной. И, главное, над слабостью Антония.
* * *Это была черная радость, не имевшая ничего общего с тем детским ликованием, которое охватило толпившихся у подножия ее трона жителей Александрии. Царица испытывала мстительное возбуждение и злорадное удовольствие, сознавая, что уже не является той женщиной, которой когда-то пришлось присутствовать на триумфе сына Волчицы. Теперь ей нет нужды хитрить, притворяться, придумывать сложные комбинации. Пришел ее черед наносить смертельные удары, показывать свою силу. И она хочет, чтобы об этом знали все — во всех концах обитаемого мира.
Спектакль получился настолько экстравагантным, что, конечно, о нем узнали, как она и желала. Но Рим ответил на эту новость полным молчанием. Ничем не выдал, что его гордость уязвлена, не разразился ни одной диатрибой, не обнаружил и тени гнева. Не позволил себе даже намека на угрозу — в отличие от того парфянского царя, который словно в рассеянности провел пальцем πо тетиве лука…
ЦАРИЦА ЦАРЕЙ
(осень — 31 декабря 34 г. до н. э.)
Дело в том, что Октавиан чувствовал: скоро она совершит ошибку, промах, который ничем нельзя будет загладить. И, хотя был далеко, предвидел, как именно это произойдет: Клеопатра не выдержит тяжести собственного величия.
А раз так, то ни к чему метать громы и молнии, лучше молчать, терпеливо ждать подходящего момента для атаки. И тщательно ее готовить. Постепенно и незаметно разжигать войну — пока все не поверят, что ее объявила именно царица, по причине своего высокомерия.
Ибо Молокосос (каковым он, по сути, уже не был — ему почти исполнилось тридцать) наконец осознал, что ничего не добьется, если упорно будет делать мишенью своих нападок одного Антония. Разумеется, Октавиан по-прежнему желает избавиться от своего врага. Однако понимает, что не может пренебрегать мнением римлян, которые устали участвовать в межклановой борьбе. Поэтому новая гражданская война обязательно должна принять обличье конфликта с иностранной державой (вроде Карфагена или Галлии). Ему надлежит убедить всех, что за его личностью стоит Волчица, которой нанес оскорбление далекий спесивый народ, владеющий опасными тайнами, — чтобы, когда он, Октавиан, станет агрессором, люди поверили, будто жертвой агрессии стал именно он. Клеопатра идеально подходит для того, чтобы пробудить эту старую химеру римлян: она — монарх в силу божественного права, восточный монарх и к тому же женщина.
На полях сражений Октавиан по-прежнему, мягко говоря, не блещет талантами, всеми недавними победами обязан своим военачальникам; однако за прошедшие годы он стал выдающимся стратегом психологической войны. А в эту осень с гениальной прозорливостью понял: если царица прилагает такие усилия, чтобы удержать Антония, значит, она, в тот самый момент, когда достигла вершины славы, почувствовала страх.
Ибо все, что у нее есть, она имеет только благодаря Антонию. И если потеряет его, потеряет все. Своих детей, свою власть, свое царство — даже то представление о себе самой, которое сложилось у нее в последнее время. Ее постоянно гложет беспокойство: она боится, что дети, повзрослев, станут соперниками в борьбе за власть, как часто бывало в семье Лагидов; боится, что Антоний вернется в Рим; боится угрозы, исходящей от Октавии; наконец, мучительно ощущает, как уходит ее молодость. Единственное, что она может противопоставить своим страхам, — это деньги, то золото, которое она вот уже три года выкачивает с территорий, хитростью выманенных у Рима и образовавших Великий Египет. Однако ее опасения настолько тяжелы, что этот золотой куш, сколь внушительным бы он ни был, не может их развеять.
А чем больше страхов, тем больше ошибок. Наступит день, когда ее промахи соединятся в длинную цепочку. Царица неизбежно в ней запутается и упадет.
