Валерий Золотухин - Знаю только я
14 февраля. Пятница. «Малахит», № 904
Я так легко согласился репетировать Павла I. А смогу ли? А надо ли мне это?! Необходимо переродиться, как в Агтьцесте, за короткое время. Вывернуть себя, к Богу, к Богу, к Богу обратиться!!!
28 февраля. Пятница
Репетиция Павла была удачной, то бишь читка.
29 февраля. Суббота
Опять в ЦТСА… Поставил свечку за Павла I, моего несчастного героя, отца моего Сергея Илларионовича и сестру Антонину. Суетливо помолился о здравии Тамары и Матрены.
Очень что-то мне нравится несчастный Леонид Хейфец, так поздно (в пятьдесят пять лет) получивший театр, в котором крысы, кражи, разбой и саботаж…
13 марта. Пятница
Я Павлом I послужу русскому, отечественному искусству…
Об императоре оном много передач, и был он, оказывается, славным царем и много для отечества сделавшим за короткое свое несчастное правление.
14 марта. Суббота
Губенко говорит, что в следующий раз меня из театра будут выгонять с ОМОНом. Я уже готовлюсь к этому. А спектакли он играет, и слава Богу.
19 марта. Четверг
Вчера на репетиции с Л.Хейфецом я заплакан, как в ГИТИСе на уроке у Анхеля, от собственного бессилия и сознания ничтожества своего (я репетировал тогда Треплева). За мной вослед заплакала О.Егорова[330] и остановиться не могла… слезы ее падали мне в глаза. Хейфец остановил репетицию. Господи! Спаси и помилуй меня, грешного, и партнеров моих.
23 марта. Понедельник
Я ношу кожаный пиджак, который когда-то продал мне В.Высоцкий за двести или двести пятьдесят рублей. Это значит — я похудел и вошел в комплекцию 1978 года, ремень затягивается на последние дырки.
Посеял Мережковского том — пожал Павла I. Как бы там ни шло, я сыграл Павла I и обеспечил театру за кои-то веки аншлаг.
25 марта. Среда, мой день
Хейфец не был вчера комплиментарен, это очень насторожило меня. Быть может, подействовало на него отравление котлетами свекольными, но одно признание он сделал важное: «Теперь мы можем говорить откровенно, роль сыграна. До этого мы ведь тебе врали… Усыпляли тебя… Это хорошо, что ты не видел спектакля, не видел Борисова… и ничего не знаешь, какая была пресса, какой был шум вокруг спектакля… На тебя ничто не давило… Иначе ты мог и не согласиться… Когда была названа твоя фамилия, встречено это было с восторгом. Но когда начал репетировать, многие потускнели: да, сыграет, но… И должен тебе сказать с полной откровенностью — ты победил. Ты выиграл по всем показателям, на все сто процентов. Ты победил партнеров… они стали твоими союзниками. В театре ведь ничего не скроешь, и все разговоры доходят до меня. Первая твоя репетиция-читка, когда ты был… скажем так, «из гостей», насторожила: а что это он так? Театр Советской Армии — особый театр. Здесь еще живы традиции, здесь работают замечательные актеры… И ты хорошо вошел. Тебя приняли, что очень и очень немаловажно».
27 марта. Пятница
Нуда, идет время — не читаю, не пишу… Билетеры в восторге от Павла I — лучшая роль, лучше всех таганских, вместе взятых. «Вы для нас открылись, — действительно, нет пророка в своем отечестве. — Я спросила у билетерши, женщины моего возраста, она сказала, что с Золотухиным ей больше нравится, чем с Борисовым». Ну и так далее. Павел I открывает вереницу ролей — Версилов и «Доктор Живаго»… Приехал Любимов… Сегодня он пошлет Губенко письменный приказ, что театр в услугах артиста Губенко не нуждается.
Нельзя быть над борьбой, как Алла, как Смехов.
30 марта. Понедельник. Театр
Губенко нагнал вчера полтеатра журналистов, телевидение. В зале транспарант: «Позор родителю, предавшему, а теперь продавшему». После спектакля загорелись мощные осветительные приборы. Н.Н. и Л.А. со сцены давали интервью. О чем — не знаю, вернее, о чем — знаю, но что говорили конкретно — не ведаю. У меня была своя нечаянная радость. Перед спектаклем меня вызвал шеф и приказал петь с Володей «Баньку». «Ты у кого работаешь?! А то ведь скажут — он сказал, и ты не поешь». — «Я не в форме, у меня нездоров голос, я опозорюсь». — «Твоя природная музыкальность не даст тебе опозориться… Иди готовься!»
И Бог меня спас!! Я так не пел с Володиной фонограммой никогда, так хорошо, чисто, разнообразно…
Губенко: «Мне сказали, что в интервью «Таймс» он сказал, что для Губенко и Филатова этот спектакль последний. Если он примет такое рещёние после спектакля, его секретарша должна передать мне его письменное распоряжение. Ты с ним общаешься — для него будет это тяжелое рещёние». — «А что ты не поговоришь с ним?» — «Пусть вызовет, он руководитель, вызовет — поговорим».
После спектакля заливалась Шацкая: «Во, мне запретили завтра играть, ребята, я завтра не играю!»
Николаю сказал я, что про Филатова, про его отстранение, слышу я впервые.
Николай: «Так мне сказали, я пользуюсь только слухами». По поводу портрета, усмехаясь: «На моем месте висишь», — и еще что-то…
Накануне я видел Губенко во сне. Что-то он мне недоброе говорил про меня на Алтае, будучи уже без чинов, а я ему в ответ: «A-а… так вот ты как раскрылся, не смог удержать… Ах ты… твою мать!» — с чем и проснулся.
А перед этим мне снился сон, что все то замечательное, про что мне говорил Дьяченко Боря о Павле I, было во сне… Очнулся в ужасе, почти в слезах от жалости… Нет, это Боря говорил мне наяву, по телефону, и, более того, это мной как-то записано… И улыбнулся я счастью своему и успокоился.
Смирнов: «Как они… разбавили тобой начальство».
Губенко вчера заявил, что он придет играть, а Любимов обещал выставить людей, которые его не пустят в театр. Итак, мы на грани гражданской потасовки. Интересно, чем кончится… Нет, вроде бы мой портрет еще не изрезан, не испохаблен, на нем еще не написано «Иуда» или «Брут».
1 апреля. Среда, мой день
И все-таки разговор, объяснение с Любимовым у Губенко и Филатова состоялось. И это хорошо. Николай благодарил меня и за вчерашнее. Я так понимаю, что ему рассказали про наше заседание перед спектаклем, где я настоял решительно, что зритель в театре, сейчас он будет в зале, а потому сегодня надо играть, мужской разговор отложить с Губенко на после спектакля… Так оно и было. Разговор был относительно спокойный… Ленька отвешивал реверансы в сторону шефа. Ясно было дитю, что шеф раскалывает альянс, и он добился от Леньки слова, что при всех обстоятельствах он второго будет играть. Ленька плакал и сморкался в кашне — всех жалко… Шеф спросил про кого-то: «Тебе жалко, Леня?» — «Всех жалко, Юрий Петрович!» И заплакал. И все-таки ни о чем не договорились. «Я прошу вас, Николай Николаевич, второго в театр не приходить. А с нового сезона, если вы захотите, мы можем вернуться к этому вопросу». — «Нет, Юрий Петрович, я второго буду играть». — «Нет, вы играть второго не будете». Четыре раза возвращался уже одетый Николай в кабинет. Мне сказал, что подождет меня. Ждал он меня в кафе с коньяком, рассказал про свои действия и состояние семьи во время путча: как он ожидал пули в лоб или в затылок, как он писал об отставке. Все это связывал и со своим нынешним рещёнием: второго быть. Леня пил коньяк; он заявил Любимову, что должен подать заявление: товарищ — Губенко, ближе никого нет, а меня называл отцом своего сына. Это название криминального фильма «Отец моего сына». Ничего себе. Но я молчал, и терпел, и наблюдал. Николая мучит вопрос о приватизации Любимовым новой коробки театра[331].
