Герберт Вернер - Стальные гробы
Два дня я с удовольствием прожил на ферме. Помогал хозяину в полевых работах, сгребал и укладывал в стог сено, работал грузчиком. Я с аппетитом поедал простую здоровую пищу и плескался по вечерам в цинковой лоханке. Я радовался своей судьбе, потому что понял, что за свободу следует бороться в любых условиях.
В субботу ночью я снова подошел к лагерю с пачками американских сигарет, полученных от фермера. Два марокканских охранника помогли мне за взятку проникнуть за ограждение из колючей проволоки. Когда я приблизился к норе Фреда, в темноте метнулось несколько теней. Вмиг меня окружили и схватили. После этого я понял, что был задержан своими же соотечественниками. Оказалось, что меня включили в список военнопленных, которых должны были этапировать во Францию. Комендант лагеря угрожал расстреливать по пять человек из списка за каждого, кто убежит. Оказавшись перед страшной дилеммой, мои товарищи надеялись, что я вернусь и попаду в их засаду. Конечно, мое возвращение спасло пять жизней, но в этот момент я не мог простить предательства своим приятелям военнопленным. Этот эпизод создал стену отчуждения между мной и вчерашними товарищами.
В воскресенье 5 августа нас с Фредом и с большой группой военнопленных отвели на железнодорожную платформу. Там уже дожидался товарный поезд из 42 вагонов для скота. Нами набили грязные вагоны, по 100 человек в каждый, и закрыли их снаружи. После этого поезд отошел от платформы и направился к неизвестному пункту назначения во Франции.
Духота и вонь от испражнений превратили вагоны в' камеры пыток. Когда поезд двигался к французской границе, я стал ковырять доски задней стенки вагона при помощи ножа, который мне удалось сохранить при себе. Я долго украдкой занимался этим делом, пока другие военнопленные лежали в прострации, полумертвые от жажды и голода. К полночи я вырезал достаточно большую дыру, чтобы выбраться через нее наружу. С приближением поезда к остановке я просунул в отверстие сперва голову, потом плечи. Однако на полпути к свободе меня неожиданно схватили за ноги и втащили назад в вагон. Десятки моих сокамерников бросились на меня, как гиены. Снова я стал их пленником.
Мучительная поездка продолжалась всю ночь, следующий день и ночь вслед за ним. Узники были лишены воды и пищи, страдали дизентерией. Хуже того, один из истощенных людей умер на вторую ночь, другой – на следующее утро. Смрад от трупов стал невыносим. Чтобы глотнуть свежего воздуха, я уткнулся лицом в проделанное мною отверстие в стенке вагона, вдыхая запах океана.
Вскоре после этого поезд остановился в незнакомой местности. По обе стороны от путей находилось много французских солдат. Они приказали нам выйти из вагонов и погнали в хорошо замаскированный лагерь военнопленных, напоминавший укрепленный колониальный форпост. Я выяснил, что мы находились близ Ла-Флеша, города между Ле-Маном и Нантом.
Лагерь целиком поглотил нас. После того как унтер-офицерский состав отделили от офицеров, нас поселили в грубо сколоченных бараках и снабдили талонами на питание. Я сразу же начал искать выход наружу в этой огороженной зоне. Но лагерь был обнесен забором, гораздо более внушительным чем тот, что был в Дитершайме. По периметру ограждения, увенчанного рядами колючей проволоки, были установлены пулеметные гнезда. Кроме того, молодые французские рекруты сильно отличались от той охраны, которую можно было подкупить. Мне и Фреду пришлось мириться с тем, что нам предстояло провести здесь много времени на скудном рационе питания.
Потянулись дни прозябания в жаре и голоде. Я совершал бесчисленные прогулки по огороженной территории лагеря в поисках лазейки для побега. Часами лежал в тени отхожих мест, наблюдая за распорядком дня и поведением охраны лагеря. По ночам, когда спадала жара, я ползал вдоль ограждения, уклоняясь от света прожекторов, пытался перебраться через ограждение в другие лагерные зоны – все напрасно. За две недели в Ла-Флеше щеки у меня впали и выпирали ребра. Я презирал тех, кто смирился с лагерной жизнью, и даже тех, кого выносили из лагеря мертвыми. Голод был сильнее, чем дружба и проповедь утешения, он был хуже, чем смертельная болезнь. Беспощадный торг среди пленных был столь же распространен, как и смерть. За еду выменивали кольца, часы, одежду и даже золотые коронки на зубах. Продовольственные пайки выменивались за подмокшие окурки сигарет. В лагере были осведомители, воры, религиозные и политические фанатики, сумасшедшие и трусы. И лишь очень немногие заключенные готовы были бежать на свободу.
Лишь на третью неделю своего прозябания в лагере я придумал способ своего спасения. Мой план побега был так прост, что не мог не увенчаться успехом. Каждый день большая группа узников из бывших унтер-офицеров приходила к нашим, отхожим местам, чтобы забрать высокие металлические бочки, наполненные испражнениями, и унести их в северный конец лагеря для опорожнения в ямы. Я и Фред должны были незаметно присоединиться к этой группе, выйти с неприятной ношей из лагеря и больше не возвращаться туда.
Наша первая попытка побега на следующее утро не удалась. В момент, когда мы вышли из своей зоны и присоединились к колонне кашляющих узников, военнопленный-австриец опознал в нас офицеров и привлек внимание охраны. К счастью, нам удалось отговорить ее от намерения посадить нас на два месяца в одиночные камеры. После этого я быстро усовершенствовал свой план. В тот же вечер, когда обитатели лагеря уснули, я пробрался из нашего барака к забору, отделявшему офицерскую зону от соседней унтер-офицерской. Перебравшись через забор к соседям, укрылся в одной из уборных. Чуть позже моему примеру последовал Фред.
С рассветом лагерь ожил. Последовали два часа тягостного ожидания. Затем прибыла рабочая команда. Мы с Фредом взяли металлическую бочку, смешались с другими узниками и вышли из унтер-офицерской зоны неопознанными. С бьющимися от волнения сердцами подошли к ямам и спрятались за большую бочку. Пока охранники беззаботно болтали, мы уползли подальше в заросли высокой травы. Добравшись до опушки ближайшего леса, углублялись в него дальше, пока не почувствовали себя в безопасности. Отсюда мы поспешили на запад, пробираясь через густые заросли кустов, мелкие речушки и тропы.
Через три часа мы свалились от изнурения в чаще леса. Лесные ягоды позволили ослабить голод и утолить жажду. Ночью мы вышли на дорогу, уходившую на восток к Ле-Ману. Несколько часов тащились по шоссе, прыгая в кювет всякий раз, когда проезжали легковые машины или грузовики, и затем снова пускались в утомительный путь. Наши чулки совершенно стерлись, пятки покрыли волдыри. Мы блуждали три ночи, обходя французские блокпосты и фермеров, направлявшихся в город. Нас постоянно преследовал страх. Брели, объятые тревогой и беспокойством, но с непоколебимым желанием вырваться на свободу, поддерживая себя пищей, которую добывали в фермерских садах или в отбросах. Днем спали, прижавшись друг к другу, в лесу или в водосточных трубах. Когда наконец к завершению третьей ночи пришли в Ле-Ман, то привели в порядок одежду, побрились в парке и, голодные, направились в центр города. Найдя вокзал, мы выяснили, что поезд на Париж придет не раньше полуночи. Пришлось покинуть город и скрываться весь день в поле, заросшем резедой. По окончании сумерек мы пробрались на вокзал через сортировочную станцию поближе к пассажирской платформе.
