Жорж Сименон - Я диктую. Воспоминания
Я знаю многих, кто почерпнул у Монтеня знание и правила жизни; это вполне понятно и в значительной степени относится и ко мне.
Я не настолько безумен и самонадеян, чтобы сравнивать себя с гением, чьи книги живут до сих пор. Но не под его ли влиянием во мне зародился интерес к людям, побудивший меня большую часть жизни отдать их изучению? Как бы то ни было, но к семидесяти годам, готовясь вот-вот бросить писать романы, я стал искать в себе понимание сущности человека.
Брюзгливые критики упрекают Монтеня за то, что он слишком много пишет о своем мочевом пузыре. Это, пожалуй, единственная точка соприкосновения между ним и мной: кое-кто уже упрекает и меня, что в нашу взрывчатую эпоху я повествую о своих насморках и легких бронхитах.
Прочтя недавно один такой критический отзыв, я вспомнил Монтеня и его беспокойство о своем здоровье.
Но все это не помешает мне говорить о женщинах, раз уж я неосторожно затронул эту неисчерпаемую тему.
Я не намерен лишать иллюзий многих молодых, зрелых и даже пожилых женщин.
Но сейчас я позволю себе посоветовать им быть разумнее и, когда муж или любовник преподносит им бриллианты или изумруды, не принимать это за доказательство любви.
Чуть ли не во все времена мужчина использовал свою по-другу, как торговец витрину. Даря ей меха или драгоценности, он демонстрировал миру свой успех на социальной лестнице.
Вот так же люди покупают самые дорогие и престижные автомобили, а то и роскошные яхты, хотя сами порой плохо переносят качку. Собственная конюшня скаковых лошадей тоже свидетельствует о весьма высоком уровне, но вершиной является членство в Жокей-клубе, проникнуть куда много трудней, чем вступить во Французскую Академию или стать министром.
Кстати о драгоценностях: нередко они являются поводом затяжных судебных процессов. Саша Гитри был на редкость талантливый человек и тем не менее привлек к себе внимание Франции или по крайней мере «всего Парижа» не этим. У него было не то четыре, не то пять спутниц жизни; с одними он состоял в браке, с другими нет. Каждая красовалась в драгоценностях. Правда, порывая с очередной подругой, он отнимал у нее свои подарки.
Одна из них сочла, что это несправедливо, и подала на Гитри в суд.
Аргументы тяжущихся сторон в общих чертах были таковы: «Он мне подарил эти драгоценности: колье ко дню рождения, два браслета на рождество и т. д. Они принадлежат мне, и я не согласна, чтобы он отнял их только потому, что больше меня не хочет».
На что Саша отрезал: «Я тебе их не подарил, а предоставил в пользование. Пока ты была со мной, ты должна была великолепно выглядеть, чтобы на тебя оглядывались».
Не знаю, ссылался ли он на старое как мир выражение «фамильные драгоценности».
В среде сперва аристократии, потом крупной буржуазии, наконец, финансистов и аферистов у жен были шкатулки с драгоценностями, переходившими, как правило, из поколения в поколение.
В этом мире или, верней, в этих разных мирах драгоценности по большей части не принадлежат той, которая их носит.
Почти всегда брак там заключался при условии раздельного владения имуществом, которое потом должно отойти детям или иным наследникам.
Лишь куртизанки иногда составляли исключение из общего правила и устраивались так, чтобы после смерти любовника сохранить полученные подарки, что и позволило Прекрасной Отеро, Эмильене д’Алансон и некоторым другим безбедно доживать век в виллах на Лазурном берегу[166].
Правда, они умели считать и защищаться, что в семьях, как правило, является привилегией мужчины.
В эпоху, когда стоимость денег непрерывно падает, а биржа позволяет себе неожиданные фантазии, владельцы крупных состояний ставят сразу на нескольких лошадей, чтобы в случае чего не потерять сразу все.
Этим и объясняется головокружительный рост цен на алмазы, которые очень часто прячут в банковских сейфах. И если муж позволяет жене носить их, это ничего не значит. Она всего лишь витрина, а владелец — он; точно так же большинство владельцев замков отдают замок в пользование своим детям, а те в свое время передадут его своим и т. д.
Насколько жизнь была бы проще, если бы не деньги определяли цену человека! Конечно, мир меняется, но так медленно, что почти невозможно заметить разницу между временем, когда ты родился, и временем, когда испустишь последний вздох.
Некоторые критики корят меня за то, что я слишком часто говорю об одиночестве. Но меня действительно преследует и пугает мысль о нем. Я ведь долго знал его, и притом самую худшую его разновидность — одиночество вдвоем. Надо еще иметь в виду, что часто оно усугубляется все возрастающей ненавистью партнера.
Я неверующий, но тем не менее читал Библию, и она удручала меня своей жестокостью. К счастью, вскоре вместо нее моей настольной книгой стало Евангелие. Но почему священники, епископы, кардиналы и папы так гнусно окарикатурили евангельские идеи и почему не взбунтовались против этого верующие?
Из Библии я вынес одну-единственную короткую фразу: «Не хорошо быть человеку одному».
Но как прекрасно человеку, пережившему одиночество, быть больше не одному, а вдвоем!
4 марта 1979
Уже несколько дней мы с Терезой с интересом поглядываем на дивную вишню, растущую недалеко от нашего дома; мы следили, как на ней набухают почки, и теперь ждем, что через несколько дней, если будет солнце, она расцветет.
Люди, должно быть, удивляются, видя, как мы останавливаемся у каждого кустика, а мы просто следим за успехами весны по тому, как изменяется цвет веток. Дня через четыре форсития, которая почти касается наших окон, станет золотисто-желтой.
Можно подумать, что мы как бы инспектируем природу, а на самом деле мы совершенно машинально останавливаемся, встаем на цыпочки и заглядываем в сады, где солнца больше, чем в нашем, и где начинают появляться цветы.
Весна в этом году ранняя. Правда, снег может пойти и завтра, и на следующей неделе. Певчие дрозды — их около сорока — пока еще не улетели из нашего садика; механически, точно молоточки музыкальной шкатулки, они клюют зерна, насыпанные среди молодой травы. Певчие дрозды поселяются в садах только зимой, особенно когда устанавливаются морозы.
В Ла-Ришардьер под Ла-Рошелью я как-то утром обнаружил, что все кусты в саду усеяны дроздами; птицы сидели до того неподвижно, что казалось, будто они неживые. Я подошел к одному, он не шелохнулся, тогда я взял его в руки. Дрозд буквально окоченел.
Я снес дрозда на кухню, приготовил красного вина с капелькой красного перца и влил несколько капель в клюв. Уже через несколько минут дрозд полностью ожил и запрыгал по комнате. Я проделал ту же операцию и с остальными, которых было великое множество, перенося за раз не более двух птиц.
