Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Время реакция выбрала удачное. Психологически всеобщая забастовка закончилась 19 октября. Объявление Манифеста было как будто сигналом, чтобы рабочие возобновили работу на заводах и фабриках. Начали работать железнодорожники в Москве и Петербурге, и за ними последовали другие города. Начали работать телеграфисты. 20-го в Петербурге вышли все газеты, все без цензуры – так постановил Союз редакторов. Одним словом, народ сложил оружие как раз в тот момент, когда реакция начала силой вновь занимать свои позиции, потерянные за последние месяцы до 17 октября.
Некоторый восторг еще царил в Петербурге 21 и 22 октября, когда правительство объявило об амнистии для политических заключенных.
Прибыло много политических эмигрантов из-за границы, и несколько вечеров их водили по заводам и фабрикам, где их выступления вызывали небывалый энтузиазм. Но вести о размерах и кровавом характере погромов были одна страшнее другой, и настроение рабочих и всех передовых людей в Петербурге с каждым днем становилось хуже и тяжелее. Высокопоставленные черносотенцы и их подчиненные опять собрали свои силы, и все чувствовали, что они твердо решили задушить только что рожденную свободу.
С большими трудностями добрались до Петербурга делегаты разных городов, где происходили погромы, и от них наш еврейский Центральный комитет узнал, что погромы были организованной кампанией, и не было никаких сомнений, что главным организатором был полицейский департамент.
В это время и в Петербурге показались признаки того, что черносотенные элементы готовятся выступить в столице и рассчитаться с рабочими и евреями. Образовалось общество, которое поставило себе цель бороться против революции и анархии и еще одно черносотенное общество под названием «Камора [18] народной расправы». В конце октября в Петербурге прошли слухи, что реакционные элементы готовятся убить всех известных деятелей революционного движения. Эти слухи были серьезные, потому что почти ежедневно целые шайки нападали на активных студентов и знаменитых рабочих и избивали их чуть не до смерти. Темные, подозрительные элементы организовывали патриотические манифестации с флагами и пели «Боже, царя храни».
Трудно передать, какие горькие настроения были у рабочих и у интеллигенции, которые принимали активное участие в революции. Опасность организованного правительством погрома стала реальна и серьезна, и рабочие решили вооружиться и готовиться к сопротивлению против убийц и грабителей, которых правительство намеревалось выпустить изо всех темных углов.
29 или 30 октября в Петербурге распространился слух, что Трепов и полицейский департамент решили начать свою штрафную экспедицию еврейским погромом. Общее мнение об убийственной тактике правительства было единогласным: все были уверены, что еврейский погром в Петербурге неминуем. Между евреями возникла паника, и эта паника увеличилась, когда обнаружили на дверях многих еврейских квартир в разных кварталах Петербурга кресты, написанные мелом. Понятно, что это было сразу объяснено как знаки, которые должны были указать погромщикам, кого надо грабить и даже убивать. И тогда евреи начали в страхе и отчаянии бежать из Петербурга. Куда? Понятно, в Финляндию, где можно было спрятаться и от погромщиков, и от преступной русской полиции. Там, в Финляндии, можно было быть уверенными, что финская полиция не допустит погрома. Сколько сотен, а может быть, и тысяч евреев убежали тогда из Петербурга в Финляндию – не узнать. Но я помню, что Выборг был переполнен еврейскими беженцами. Я старался успокоить мою семью и моего друга Эйзенберга, который имел большие связи с высокопоставленными чиновниками. Он требовал, чтобы я сейчас же отправил свою семью в Выборг, что опасность погрома велика, и на моей двери тоже был нарисован крест. Я согласился и отправил в Выборг свою жену с двумя маленькими детьми и русскую няню. В Выборге я еле нашел дом, куда впустили мою семью. Город был переполнен испуганными, несчастными евреями.
Дом, в котором приняли мою жену и детей, был полон беженцами. В их глазах были грусть и страх. Еще несколько дней тому назад они жили спокойно, не думая о завтрашнем дне. Они считали себя гражданами свободной страны, а сейчас они лежали на полу в квартире гостеприимного финского гражданина и не знали, что с ними будет завтра. Вечная трагедия еврейского народа. Дом, который принял мою семью, состоял из четырех комнат, скромных, но очень чистых, и в каждой комнате находилось от восьми до десяти человек. Там же устроилась семья Эйзенберга. Спали на полу. Раздеться было невозможно. С тоской я попрощался со своей семьей и с некоторыми знакомыми и вернулся в Петербург. На сердце лежал тяжелый камень. Я думал об ужасном психологическом контрасте между энтузиазмом, который я пережил 18 октября, и унижением сегодняшнего дня.
В горьком положении беженцев в Финляндии был луч надежды. Эту надежду принесли незнакомые финны. Они окружили беженцев таким трогательным вниманием, таким сердечным гостеприимством, что все ожили. Бежать из дому, спасаясь от погрома, и найти на чужбине такое человеческое отношение было для всех большим утешением. Это был признак высокой моральной культуры, которой маленький финский народ достиг благодаря своей политической независимости от России.
Прошло два долгих дня беспокойного ожидания. Сердце рвалось к моей брошенной семье в Выборг. На третий день я узнал, что высокопоставленные погромщики решили отменить намеченный в Петербурге погром. Это значило, что беженцы могут вернуться домой. Понятно, что я первым же поездом поехал в Выборг и привез свою семью домой. Легко себе представить, какова была наша радость, когда мы очутились все вместе дома.
Потом, через несколько дней, много говорили о том, что Трепов отказался от своего плана потому, что царю объяснили, что погром в Петербурге принесет много неприятностей и испортит престиж России.
Через несколько дней после возвращения моей семьи еврейский Центральный комитет предложил мне поехать в Оршу, чтобы выяснить, кто организовал там страшный погром и в каких несчастных условиях находятся евреи в Орше.
Понятно, что я сразу принял это предложение. В то же время многие адвокаты по предложению еврейского Союза уехали в другие города, которые пострадали от погромов в октябрьские дни. Нашей общей целью было обнаружить правдивый характер событий в городах, в которых прошли погромы, выслушать свидетелей и найти настоящих организаторов погромов и их руководителей.
Я уже имел грустную практику таких следствий, но то, что я увидел в Орше, и то, что мне рассказывали о жутких четырех днях погрома, меня потрясло как никогда. Первый еврей, к которому я обратился с просьбой помочь мне организовать следствие, был доктор Зорхи. Его бледное лицо и глубокая грусть в его глазах без слов говорили мне, какая трагедия произошла в Орше и как болезненно он сам ее пережил. Он держался бодро и прежде всего думал, как уменьшить страдания сотен людей, которые потеряли братьев, сестер, родственников, хороших друзей.
