Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
Так писал Шмелев Ильину, а тот подхватил шмелевскую тему и развил ее в письме от 4 августа 1949 года: да, писатели стали смакователями зла, исключений не так уж много — Пушкин, Аксаков, Толстой, Лесков. Неожиданна мысль Ильина о том, что критицизм оказался бременем, мукой и для душевного состояния самих критиков:
Но Гоголь сам изнемог от этого, даже до смерти. Достоевский мечтал прекратить это. Тургенев, скудный в духовном видении, старался не впадать в это. И особенно народники «последнего призыва» — Бунин, Горький, Куприн. Начитаешься — и свет не мил, на людей не глядел бы, России стыдился бы… Как по-Вашему — Куприн пил и потому так видел, или так видел и потому пил?[650]
Но возразим Ильину: «народники „последнего призыва“» довольно быстро стали не народниками и обратились к вечным, универсальным ценностям. Бунин в «Окаянных днях», записках 1918–1919 годов, сам писал о развращенности русской литературы, «которая сто лет позорила буквально все классы, то есть „попа“, „обывателя“, мещанина, чиновника, полицейского, помещика, зажиточного крестьянина…»[651].
Шмелев нищенствовал, но в самый мрачный момент, как всегда, приходило чудесное спасение. Так часто бывало и с его героями. В ноябре 1948 года он вдруг получил гонорар за «Росстани», которого должно было хватить на два месяца жизни. Появилась надежда: он получил корректуру второй части «Путей небесных», корректуры «Богомолья» и «Солнца мертвых», «ИМКА» взяла к изданию «Куликово Поле», готовилось третье издание «Няни из Москвы».
В марте 1949 года Шмелев вернулся в Париж. Он приехал туда с 31 франком в кармане. У героя его «Въезда в Париж», Бич-Бураева, было больше — сорок. Шмелеву все там немило, квартира далекая и грязная, он одинок и болен. Но и куда-либо перебираться из Парижа пока не намерен, даже в США, хотя в июле 1949 года A. Л. Толстая и сообщила ему о том, что его друзья просят ее хлопотать о визе. Летом на десять дней он, правда, съездил в Женеву: там 30 июня читал свое слово о Пушкине.
Он жил, как и раньше, горячо воспринимая все, что происходило вокруг. Например, возмущался «Русской мыслью», напечатавшей стихи Максимилиана Волошина «Роковой день», которые, как он посчитал, не многим отличались от «Двенадцати» Блока. Эти стихи о погибшей России — какой-то «вывих неврастеника»[652], крайности!..
Сам страстный и порой мнительный, он задумывался о том, что порождает человеческие крайности. В августе он написал статью «О Достоевском: К роману „Идиот“», и в ней высказал соображения о том, что в творчество Достоевского, изображавшего соблазны и крайности человека, корнями уходят труды Шпенглера. Очевидно, что и дерзкий человекобог Ницше порожден душевным хаосом героев Достоевского. Достоевский нащупал в человеке страшное — древний соблазн греха. В «Идиоте», замыслив изобразить «положительно прекрасного человека», он даже высказал мысль о возможности пересоздания жизни людей, влияния на них такого человека. Как это Мышкин Рогожину сказал: Парфен, есть, что делать на нашем русском свете! Действенная любовь — вот что считал Шмелев замечательным в этом романе. Хотя сам князь действует редко, «не проявляет и тени любви», к Настасье Филипповне у него только жалость… Шмелев даже решил, что Мышкин и Рогожин — сообщники, оба они, по сути-то, убили ее, оба поражены безумием. Нет… Мышкин — еще не тот положительно прекрасный человек, которого хотел показать Достоевский. Не получилось все-таки в «Идиоте» показать освобождение человека от греха…
Почему Достоевский, ранее не единожды перечитанный, так занимал мысли Шмелева в 1949 году? Он все-таки не отказывался от идеи написать третий том «Путей небесных». Он сам хотел разрешить вопрос: можно ли создать такого положительно прекрасного? можно ли человека пересоздать? В чем Шмелев не сомневался, так это в невозможности изменить Сталина.
Политические настроения эмиграции его волновали не менее страстно, чем психологические глубины человека. В конце 1939 года правление Богословского института осудило Георгия Федотова за опубликованные в левой печати, в том числе в журнале А. Ф. Керенского «Новая Россия», статьи, в которых высказывалась мысль о возможном изменении сути Советской власти, об обретении ею демократического смысла[653]. В результате преподававший Федотов ушел в отставку — сам Евлогий настаивал на его исключении из числа преподавателей Богословского института. Федотов подвергся критике со стороны правых. Прошло десять лет, но и в 1949 году Шмелев непримирим: для него Федотов — как Чаадаев и «прочая св<олочь>»[654]. Шмелев уже стар, он слаб физически, но он по-прежнему неистовый. В начале августа, после пятнадцати дней бессонницы, он понял, что конец приближается. Но писать-то надо! Перо падает… но писать надо!
В квартире Шмелева вместе с ним жили его женевские знакомые Федор Ефимович и Мария Тарасовна Волошины. Они взяли на себя заботы о нем, частично платили за квартиру. 26 ноября 1949 года Шмелеву сделали операцию в частной клинике: вследствие закрывшейся язвы отказал привратник желудка. Состояние перед операцией было критическое, очевидной стала угроза смерти. Волошина срочно вызвала врача. Опасались того, что время операции упущено.
В Шмелеве не было страха. За четыре часа до операции он заснул, во время операции, под местной анестезией, он думал о Боге и о хорошем бульоне. Он познал то, к чему всегда стремился, — Бог был с ним, а смерти нет. Это ощущение на себе Божьей воли, отсутствие страха смерти Шмелев испытал еще до операции, 23 ноября, когда архимандрит Мефодий (Кульман) из Аньера радостно и светло молебствовал у него, исповедовал его и причастил.
После операции Шмелев потерял 20 килограммов и весил теперь 39 килограммов. Он выжил и считал это чудом: Бог дал срок закончить «Пути небесные». Так он решил. Ему очень захотелось писать, но врачи запретили. Чтобы выжить, ему необходимо было полгода полного покоя и высококалорийное питание. Операция стоила шестьдесят четыре тысячи. Конечно, у Шмелева этих денег не было. Деньги собирали друзья. Вот письмо Ильина к Карташеву от 2 декабря 1949 года:
Дорогой Антон Владимирович!
Принял меры по всем линиям для того, чтобы устроить помощь Ивану Сергеевичу. Вот что сделано — всего на 33 Ваших тысяч. Но, простите — аккумулятивный центр у Вас.
Вчера я добыл 50 наших. Вечером вчера же обеспечил банк<овский> перевод 30 наших. Сегодня говорил с Екатериной Сергеевной Фишер: она немедленно присылает 250 наших (из Парижа Вам переведут почтою) и затем сама предложила «потом» переводить Ивану Сергеевичу еще и ежемесячную квоту. Значит, эти суммы поступят к Вам в ближайшие же дни по разным каналам.
