Лора Беленкина - Окнами на Сретенку
В июне Исай уехал на месяц в дом отдыха, что меня несколько обидело. Я видела, как другие мужья помогали своим женам. Некоторые даже стирали пеленки.
Купать девочку было удобно только на кухне (еще в 1948 году нам провели газ), но тут начались всякие сложности с соседями. Они ворчали, и мне приходилось всякий раз просить у них разрешения занять кухню на 15 минут. Они все равно то и дело врывались, распахивая дверь; получался сквозняк, и я нервничала, как бы девочку не простудили.
Если я не путаю, именно в 1952 году разрешили наконец вернуться в Москву тете Меле. Она сразу устроилась работать счетоводом в какую-то маленькую конторку и была относительно счастлива. Через два или три года, когда она находилась в доме отдыха под Москвой, у нее случился инсульт, и ее парализовало. Хотя после этого она прожила еще лет пятнадцать, она так и осталась полным инвалидом — с трудом выговаривала слова (хотя все понимала и помнила) и совсем не могла ходить…
1953 годВ марте вдруг умер Сталин. Помню, как в институте все стояли со слезами на глазах в коридоре перед кафедрой и слушали по радио бюллетень о его состоянии. Дома мама тоже всплакнула: «Что же теперь будет? Он же был для народа как отец». Тысячи людей побежали прощаться с его телом. Я дошла до Сретенских ворот, дальше к центру не пускали, и я свернула на Рождественский бульвар, но внизу, на Трубной площади, я увидела настоящее столпотворение. Там была давка, доносились крики, и я пошла домой. По радио объявили, что на следующий день будет организованное прощание населения и доступ в Колонный зал будет открыт с утра до пяти или шести часов. Мы с Исаем попросили маму посидеть с Маринкой и встали в хвост очереди на Колхозной площади. Было холодно, шел мокрый снег, а двигалась колонна чрезвычайно медленно. «Слышали, — крикнула недалеко от нас какая-то женщина, — Сталина-то, оказывается, врачи убили, евреи подлые, жиды!» «Конечно, евреи врачи, — подхватили другие, — горе какое, и никто за ними не следил!» За два часа мы дошли только до Лихова переулка, и стало ясно, что до Дома Союзов мы не успеем дойти до закрытия такими темпами. Мы продрогли до костей и ушли домой.
Осенью я ждала еще одного ребенка. Белла Исаевна и мама были против. Мне было очень обидно, что они считали себя вправе давать мне в этом деле указания.
Надо было, однако, придумать что-то с летом, не хотелось, чтобы второй год Маринка дышала городским воздухом. Помогла мне опять Нота: муж ее был родом из деревни Поздняково, за Архангельским, и она с детьми проводила там летние месяцы у его родственников. 2 мая они взяли меня с собой. Мы доехали до Опалихи и оттуда шли километра три через кое-где еще не совсем освободившийся от снега лес, потом прошли по полю до деревни, где сначала направились к их родным, у которых выпили водки и из огромной сковороды все вместе ели яичницу с ветчиной. После этого народ стал петь «Славное море, священный Байкал», а Нота пошла со мной подыскивать дачу. Все было слишком для меня дорого, пока я наконец не сняла большую холодную комнату в доме, выказывающем свое презрение всей уличке тем, что он стоял как бы спиной к ней, обращенный лицом к речушке. Помимо нас в избе были сданы комнаты еще двум семьям.
В начале июня мы сначала перевезли вещи в грузовике, а на следующий день маму с Мариночкой. В лесу, когда мы присели отдохнуть и Исай спустил ее на травку, она сделала первые несколько самостоятельных шагов в своей жизни. В тот же день мы с Исаем уехали обратно в Москву — Исай сдавал экзамены, а у меня еще оставалось много студентов, не сдавших переводы.
Когда я через три дня снова поехала в Поздняково — везла продукты и в лесу то и дело останавливалась передохнуть и послушать (впервые в жизни!) пение соловья, я встретила недалеко от нашего дома Ноту с детьми. «Ты не пугайся, — сказала она, — но для тебя неприятная новость. Твоя Мариночка заболела корью». Оказалось, что еще вечером того дня, когда ее перевезли, у нее поднялась высокая температура, и бедная мама натерпелась волнения и страхов. Когда я приехала, девочке было уже полегче. Она лежала в своей кроватке в затемненной красной шторкой комнате, вся в красных пятнах. В комнате было довольно прохладно, и горела керосинка.
В июле я освободилась и стала постоянно жить на даче. За стеной нашей комнаты находился курятник, и петух часов с двух ночи громко кричал, словно стоял рядом с кроватью. Днем я чаще всего сажала Маринку в коляску и везла ее на другой берег речки, где среди кустарника перед забором летнего лагеря Военно-инженерной академии можно было нарвать немного земляники. Маринка с удовольствием ела ее и научилась сама отыскивать ягодки. Лето было довольно дождливое, а места около деревни было сыроватые. Ехать же с коляской в более дальние места по слякотным дорогам было бы тяжело. В гости к нам на дачу приезжали Белла Исаевна, Юля и даже дядя Сережа.
Однажды утром я проснулась оттого, что хозяйский дед на всю мощь включил радио. Я стала вслушиваться и ушам своим не поверила: сообщали об аресте министра госбезопасности Берии, о раскрытии заговора, готовившем переворот[74]…
Исай в то лето окончил университет, защитил диплом (по истории Аляски). Его направили в управление железнодорожными школами и предложили место учителя истории в поселке Поныры Курской области. В конце августа он туда уехал.
«У тебя будет сын, точно тебе говорю», — сказал мне летом в Поздякове один старый седобородый дед. И в самом деле, у меня родился сын, да к тому же в день рождения моего папы, 6 октября. Я не могла не назвать его Борисом в память о Билльчике, хотя само по себе мне имя это не очень нравилось. Я собиралась дать ему имя Леонид, в память о моей первой детской любви.
Исай даже не прислал мне сразу ни телеграммы, ни письма. Только его тетя, Татьяна Исаевна, работавшая неподалеку от роддома, передала мне три великолепные красные розы.
Мальчик родился большеглазый, с черными волосиками, такой нежеланный. Мама сказала: «Не нужен мне в моем хозяйстве мальчишка». Белла Исаевна смотрела на него, презрительно опустив уголки губ. Исай, когда наконец написал, выразил сожаление, что это не девочка. Только Татьяна Исаевна воскликнула: «Да вы только посмотрите, у него же глаза как звезды!»
По странному совпадению вместе со мной (неделей раньше, неделей позже) родились детишки еще у двух преподавательниц нашей кафедры. Потом у всех по очереди собирались отпраздновать их рождение.
В жизни людей в то время происходили кое-какие перемены. Кажется, около 1954 года стали появляться телевизоры. Желание приобрести эту диковину было очень велико, поэтому по нашему переулку по утрам было не пройти. Телевизоры (была одна только марка, КВН, с линзой) продавались на Колхозной площади, в Главэкспроме, люди записывались туда в очередь и приходили по утрам на перекличку. Ждали своей очереди месяцы, а на крышах домов быстро вырастали целые леса антенн в виде буквы Т. Они тогда были индивидуальными. Наши соседи тоже купили себе телевизор. Но в отличие от обычая других коммунальных квартир приглашать к себе по вечерам соседей посидеть перед экраном нас никогда не звали. Может быть, нам и некогда было бы — мама ложилась рано, часов в девять, а мне с двумя ребятишками хватало забот. Из одежды в те два-три года были в моде «пыльники» — белого цвета плащи из плотной вискозы, совсем не защищающие от дождя. Каждая уважающая себя женщина ходила летом в таком пыльнике. В магазинах их было трудно достать, и были они не так уж дешевы.
