Александр Романов - Королев
– Трудно судить по одной часовой беседе.
– Согласен. Я скажу несколько слов о нем. Пожалуй, примечательные черты Германа Степановича – это быстрота реакции, сообразительность, хладнокровие и, вероятно, самое ценное – наблюдательность, способность к серьезному анализу. При важности всех других два последних качества в данном полете имеют особое значение.
– Еще одна просьба, Сергей Павлович. Прочитайте, пожалуйста, – и журналист положил перед Королевым несколько листов бумаги. – Это репортаж о старте «Востока-2». Не хотелось, чтобы. вкралась какая-то неточность.
– Успели уже перепечатать на машинке? Это хорошо. – И стал медленно читать вслух. – Лучше вместо «старт ракеты» писать – «подъем». Это точнее, – и, достав ручку, заправленную черными чернилами, внес поправку в текст. – Фамилию «Королев» и других товарищей исключить. Преждевременно. – Сделав еще несколько уточнений, Сергей Павлович посоветовал одним абзацем рассказать о технических данных ракеты-носителя. Тут же продиктовал необходимые сведения и после этого на первой странице репортажа слева вверху написал: «Читал. Согласен к опубликованию. С. Королев. 6/VIII. 1961». – А теперь один вопрос вам, товарищ Пресса. Для каких газет предназначен репортаж?
– Для всех газет страны, радио, для всех информационных служб нашей планеты.
– Вы монополист?
– ТАСС – агентство правительственное. Но думаю, что на следующий запуск корабля на космодром приедут представители центральных газет, Всесоюзного радио и телевидения.
– Ну что же. Милости просим. Дела всем хватит.
Полет продолжался.
Группа медиков во главе с В. И. Яздовским внимательно следила за информацией, поступающей с орбиты. Регулярно отмечались и сравнивались с исходными данными частота пульса, давление крови космонавта. К ним зашел Сергей Павлович.
– Перед стартом пульс у Германа Степановича был несколько повышен, – доложил ему В. И. Яздовский.
– Эмоции. Ну а сейчас?
– Приходит в норму. Смотрите: в начале второго витка пульс почти земной – 64 удара в минуту.
– Если будут отклонения, прошу немедленно сообщить. – И, взглянув на часы, добавил: – Закончился третий виток. Как-то он там? Мысли, мысли его меня интересуют. И наблюдения.
Королев вышел в коридор и направился к председателю Госкомиссии, но на пути передумал и пошел в конец коридора, в свой кабинет. На двери висела табличка: «С. П. Королев». «Вот так, ни звания, ни должности. Кто таков? Наверное, табличку повесили, чтобы я кабинет не перепутал», – внутренне улыбнулся Сергей Павлович.
Открыл дверь, оглядел свой небольшой кабинет в одно окно. Возле стены ряд стульев, на письменном столе несколько телефонов.
Присев на край стола, Главный снял трубку.
– Королев. Свяжите с городом Куйбышевым. Линия занята? Переключите на Москву, – назвал номер, стал ждать. Услышал, что в Москве взяли трубку. – Здравствуйте. Я в порядке уточнения. Все-таки полные сутки. Береженого бог бережет. Да-да. Полное и обстоятельное медицинское обследование. Позвоните в Куйбышев. Напомните вашим коллегам. Думаю, что скоро вылетим на Волгу. Что? Укачивание? Морская болезнь? – беспокойно переспросил Королев. – Это сообщение самого Титова? Что же вы молчите?
«Вот тебе, Сергей Павлович, и первый сюрприз. Нежданный „подарок“ космоса. А что, если так будет продолжаться и дальше? Известно, что морское укачивание выводит из строя людей крепчайших физических возможностей? Потеря работоспособности?!»
В это время в кабинет вошли В. И. Яздовский и В. В. Ларин.
– Это что за порядок, Владимир Иванович? – накинулся Королев. – Я узнаю о неприятностях в космосе не от вас, а от других, из Москвы.
– Да это моя вина, Сергей Павлович, – заступился Парин, пощипывая короткие белые усы. – Но я подумал, что простая констатация факта ничего не даст вам. Надо было десяток минут поразмыслить.
– И как? – уже более спокойно спросил Королев, относящийся с большим уважением к знаниям и опыту В. В. Парина.
– Возможность расстройства вестибулярного аппарата мы ведь предусмотрели. Судя по словам Германа Степановича, оно не превышает нормы. Но дискомфорт есть. Думаю, что опасности пока нет.
– В чем же причина, Василий Васильевич?
– В условиях невесомости возникает нервно-эмоциональное напряжение. Оно и способствует развитию состояния, похожего на морскую болезнь. Это обязательно не для каждого человека. Но замечу, что мы не располагаем достаточными теоретическими данными, чтобы вполне объяснить влияние невесомости на организм... И тем более найти средства, нейтрализующие ее.
– Какие вы дали Титову рекомендации?
– Он их нашел сам, – ответил Яздовский. – Титов заметил, что если он не делает головой резких движений, то дискомфорт уменьшается. Других отклонений в организме нет.
– Не скрывает? Может, рядится в тогу ненужного мужества?
– Нет-нет. И по голосу, и по данным телеметрии все нормально. Ваши сомнения, Сергей Павлович, напрасны. Поверьте мне.
– Я вам верю, Владимир Иванович. Думаю, что через час можно отправляться на Волгу.
Ученые не спеша вышли, а Королевым, несмотря на оптимистическое завершение беседы, овладело еще большее беспокойство. «Впереди еще почти двенадцать кругосветных путешествий. А если где-то есть черта, за которую переходить нельзя?»
Каждый новый эксперимент в космосе Королев рассматривал с точки зрения далекой перспективы, которую он представлял яснее других, и верил в осуществление самых, казалось, фантастических проектов. Главный был убежден – в процессе работ весьма полезна преемственность, как бы закономерная очередность экспериментов, их взаимозависимость друг от друга. При этом Королев умел отобрать из десятков предложений то единственное, которое могло лечь в основу совершенствования ракетно-космической техники или научного эксперимента.
Аккумулировав все разумные предложения, Королев приходил к окончательному выводу, подписывая документы. (Необоснованных отступлений от запроектированных инженерных решений по всем элементам конструкции не потерплю, – не раз говорил Сергей Павлович своему первому заместителю по ракетам В. П. Мишину. – Решение принято. Оно закон для всех. Дисциплина во всем должна быть железная".
Главный конструктор считал, что каждый новый эксперимент, каждый новый искусственный спутник Земли или межпланетный «путешественник», каждый следующий полет живого существа должны непременно быть значительным шагом вперед в познании космического пространства. А уж каждый полет человека в космос обязан приносить науке все новые сведения. Тем более что риск для космонавта всегда остается. «Как ясно у Циолковского: „Планета – колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели“, – очень верно, – часто думал Королев. – Но, встав из колыбели, человечество не может и не имеет права годами, как младенец, ходить неуверенно, спотыкаясь, бесконечно держась за руку матери. Нет, у нас таким пробным шагом стал только первый. И сделал его Гагарин. Титов же должен не только закрепить достигнутое Юрой, но и значительно продвинуться дальше. Иначе незачем лететь, пускать деньги на ветер. Не на ветер, – усмехнулся про себя, – в космос. А если неудача? Если какие-то непредвиденные обстоятельства? А ведь я боюсь, боюсь, может быть, больше, чем все другие. Разволновался, сердце дает себя знать, а уж пульс наверняка чаще, чем у Титова, надо взять себя в руки. Люди ценят меня, знают о моих деловых качествах, я это чувствую. Ракеты надежно стоят на страже Родины, как не гордиться ими! Ну а если... Нет, уже невозможно снять меня с должности Главного конструктора. А впрочем, как бы ни называли, лишь бы дело оставили. Но тогда труднее будет руководить коллективом. Да, в случае неполного выполнения программы у многих опустятся руки, да и злопыхатели сразу изо всех щелей по-вылезут, прихлопнут все эксперименты. Нет, коллектив у меня крепкий, не даст в обиду. Техника не подведет, я уверен. Только эта неизвестная науке невесомость. А если в организме Германа Степановича произойдут стойкие изменения и придется прервать полет? Тогда на дверях в космос надолго повесят замок...»
