Пол Баррел - Королевский долг
Но это не сильно утешало меня, когда жизнь наносила мне очередной удар исподтишка. Все остальные, с кем я работал, после моего ареста решили умыть руки. Я перестал вести колонку домашнего хозяйства в еженедельном приложении к газете «Дейли Мейл». Им больше были не нужны мои советы относительно приготовления блюд и приема гостей. Для компании «Проктор энд Гэмбл» я стал крупной рекламной катастрофой. Я подписал с ними контракт о том, что снимусь в рекламе бумажных полотенец. Фотопробы уже были сделаны, и все готовились к съемкам. Но тут меня арестовали. Компания решила, что я могу испортить им репутацию, и поспешила смыть пятно позора, выплатив мне 20 тысяч фунтов — часть того, что я должен был получить — и объяснив, что съемки не состоятся. Этих денег плюс наши сбережения было достаточно, чтобы мы смогли дожить до следующего года.
Одному Богу известно, сколько денег я потратил в то тяжелое для меня время на мерло и кьянти, и это тогда, когда нам надо было экономить. Мария отказывала себе во всем, даже перестала пользоваться косметикой. Она вспомнила свои навыки горничной и устроилась уборщицей в доме своей знакомой, чтобы получать хоть какие-то деньги. А я тем временем с каждым днем все больше и больше погружался в депрессию. Я лежал в постели до одиннадцати, потом садился за свой стол и думал обо всем, что случилось. Вечерами я выпивал по три бутылки вина, иначе мне не удавалось заснуть.
В четыре часа утра я просыпался, садился в кровати и смотрел сквозь щель в занавесках, нет ли под моими окнами подозрительных машин. Я просыпался от кошмаров в холодном готу. Почти два года меня не покидала мысль, что вот-вот на моем пороге снова появятся полицейские. И до сих пор, когда почтальон стучит в дверь, я мысленно возвращаюсь в 18 января 2001 года.
Я сидел и жалел себя. Слава богу, что моя жена оказалась такой сильной женщиной. Ее стойкость, ее поддержка, бесконечные жертвы, на которые она шла: например, когда против своей воли согласилась переехать из Хайгроува в Старые конюшни; она мирилась с тем, что «теряла» меня, потому что я все время посвящал принцессе; она растила наших детей, тогда как я ушел с головой в свою работу, а когда служил в Фонде, целыми неделями жил в Лондоне. Когда мне было тяжело, я всегда знал, что могу рассчитывать на ее поддержку. Все те годы, когда принцесса опиралась на меня, я в свою очередь опирался на Марию. Забудьте о том, что принцесса звала меня своей опорой. Единственной по-настоящему надежной опорой была моя Мария. Она старалась утешить меня, она выносила бутылки из-под вина.
— Слушай! — говорила она. — Хватит себя жалеть. Вспомни о детях. Им нужен сильный отец. Они не должны смотреть, как ты разваливаешься. В этом доме у тебя тоже есть обязанности.
— Но я не могу со всем этим справиться! — кричал я. Тогда Мария хватала одну из фотографий принцессы и тоже начинала кричать:
— Ты сам выбрал этот путь! Так и иди по нему! Как я иду по нему и не жалуюсь. Когда она была жива, то хотела, чтобы ты все время был с ней. Ты и сейчас с ней.
Мария считала, что мне давно пора начать новую жизнь. Но мне было приятнее оставаться в 1997 году с воспоминаниями о моей хозяйке. Ее фотографии заполняли все стены, и, когда я глядел на них, мне становилось легче. Даже спустя четыре года после ее смерти она по-прежнему стояла для меня на первом месте. И только потом семья.
В октябре 2001 года полиция арестовала еще одного «подозреваемого» — моего брата Грэма. Как и ко мне, они пришли к нему на рассвете. И перерыли весь дом. Его арестовали и подвергли допросу на том основании, что у него были обнаружены две тарелки с королевским гербом, фотография принцессы с ее автографом, картина, на которой была изображена яхта Ее Величества «Сириус», а также литография в рамочке — игра в поло. Обе картины подарил мне принц Чарльз, когда я еще работал в Хайгроуве, а я — тогда же — отдал их Грэму. У нас даже была фотография, сделанная в одной из комнат нашего дома в Хайгроуве, где в кадре оказалась картина с «Сириусом». Снимок был сделан в 1994 году. Грэма обвинили в том, что все найденные у него предметы он украл в 1997-ом.
Грэм, так же как и я, тщетно пытался объяснить полицейским обычаи дворцовой жизни, и донести до них мысль о том, что принцесса была очень щедра. Он рассказал им как забрасывал ее воздушными шариками, наполненными водой, как она трижды звонила ему, чтобы утешить и дать совет, когда его брак был под угрозой.
С тем же успехом он мог сказать им, что только что прилетел с Марса.
— С какой стати принцесса вообще станет разговаривать с шахтером? — презрительно спрашивали полицейские.
Грэму не вынесли обвинения, но он был подозреваемым, и эта пытка длилась десять месяцев. Только тогда полицейские поняли, что у них нет против него доказательств. Но меня заклеймили позором как предателя королевской семьи.
В конце мая, когда я поехал в Честер за покупками, мне на сотовый позвонила Мария. Она чуть не визжала от радости.
— Никогда не догадаешься, что тебе пришло! Приглашение в Виндзорский замок!
Я поспешил домой. На кухонном столе меня ждал конверт с печатью кабинета лорда-камергера. Внутри оказалось приглашение на картоне с золотым краем и монограммой королевы. Вот его текст: «Лорду-гофмейстеру было поручено пригласить мистера Пола Баррела и миссис Марию Баррел на службу в часовне Святого Георгия и на прием в Виндзорском замке в честь восьмидесятилетия Его Королевского Высочества герцога Эдинбургского».
Мария была в восторге, я тоже был рад. На свой юбилей 10 июня герцог решил пригласить свою бывшую горничную. Но он был настолько добр, что пригласил заодно и меня. Тот день, ту неделю, тот месяц, тот год осветила для нас не только его внимательность, но и то, что он пригласил нас тогда, когда от нас все отвернулись. Думаю, никому не понять, какое счастье вселило в нас это приглашение, когда я все еще оставался под подозрением. Мне было больно оттого, что ни принц Чарльз, ни принц Уильям не ответили на мои письма. Я цеплялся за веру в то, что если есть на свете справедливость, то здравый смысл возьмет верх и это сумасшествие закончится. В конце концов, все, что я делал, — это заботился о своей хозяйке, когда она была жива, и продолжал защищать ее после ее смерти. Неужели это преступление? Я не надеялся, что люди меня поймут, но и не думал, что преданность теперь считается вне закона. А потому с этим конвертом нам пришло не только приглашение на торжественный прием, но и надежда. Мы увидели, что королева и герцог Эдинбургский протягивают нам руку помощи. Может быть, настал переломный момент? Но 6 июня, в мой день рождения (мне исполнилось сорок три), зазвонил телефон. Низкий и важный голос произнес:
